Евгений Орел - Баклан Свекольный

Среди вызванных сотрудников не оказалось тех, кто слышал, как пару дней назад Лена Овчаренко говорила какому-то молодому человеку: «Только попробуй тронь его!» Да никто и значения тому не придал.

По странной случайности Лену в институт не вызвали, забыли, а иначе не известно, какой ход приняло бы расследование.

Событие произошло накануне местных выборов и могло бы стать резонансным. Но какая к чёрту политика? Фёдор никогда не высказывал партийных предпочтений. Изредка ругал коммунистов, хотя и новых, так называемых «демократов», особо не жаловал.

Остальные версии – бизнес, личные мотивы и т. п. – также развалились карточным домиком.

Расследование, по законам жанра, проходит в ключе выяснения, кому было бы выгодно сделать Бакланову плохо. Оказалось – никому! По-крупному Фёдор не мешает ни единому человеку, хотя никого и не согревает.

Делу, скорее всего, суждено стать «висяком», как это и предсказал инспектор, вызванный на место события.

Как бы Фёдор удивился, если бы узнал, где встретит свой тридцатилетний юбилей! Праздновать он и не собирался: не с кем, да и незачем. В мыслях даже не прокручивал, чем будет заниматься в день рождения. Но если бы и попытался представить себе, где застанет его тридцатник, то вряд ли у него возникла бы «картинка» из реанимации в горбольнице. Без сознания, с разбитой головой – нет, на это не хватило бы воображения даже у Бакланова, любителя придумывать самые вычурные ходы в развитии событий.

Феде было бы лестно узнать, сколько уделяется ему внимания, пусть и теми, кто заботится о нём в силу профессионального долга. И уж наверняка мало кому так «повезло» – отметить юбилей не с гостями, не под звон бокалов, а среди капельниц, колбочек и стонущих больных, зависших у последней черты. По крайней мере, не так, как у всех. А разве не этого ему всегда хотелось?

Только сейчас ему ничего не хочется. Вторые сутки Бакланов без сознания. Идёт неистовая борьба за его жизнь, и сам он в этой битве не участвует. Многое зависит от медперсонала, ещё больше от крепости Фединого организма, но ровным счётом ни на что не влияет его желание или нежелание жить.

Ему становится хуже…

Ещё хуже…

Совсем плохо…

Только на следующий день Карина узнала о том, что произошло с Баклановым. «Но зачем же так!», – думает она, будучи не в силах отойти от шока. Ведь речь не шла о том, чтобы пацана «грохнуть», а всего лишь – поставить его на место.

Воскресным вечером Жора является домой раньше обычного. С порога на него набрасывается Карина:

– Что ты наделал? Зачем ты его искалечил?

– Я не понял. Кого? – удивляется Жора.

– Федьку! – истерично вопит она. – Не гони дурку! Всё ты понял!

– Ах, Фе-едьку! А тебе уже его жалко? И это Артист его так, а не я! – назвал он погоняло своего «боевика». – Санёк, между прочим, тоже говорил, что этот кадр цепляется к его чуве, этой, как её… Ленке. Так что твой Баклан пристаёт не только к тебе.

– Лучше бы он и в самом деле ко мне цеплялся, – в сердцах вырывается у Карины.

– Чё-о? Я шо-то плохо не понял! Так значит, всё, шо ты мне говорила – это фуфло? Он к тебе не приставал?

– А ещё лучше, чтобы ты ко мне приставал!

– Не-е, обожди, киця, я в натуре не врубаюсь… Чё я должен к тебе приставать? Ты ж и так моя!

– Какой же ты придурок, Жорка, – грустно констатирует Карина.

– Шо?! Ты за базар-то отвечай, овца! Я тебе в натуре всё даю: и хавку, и шмотки. Чё тебе ещё надо?

– Если я овца, то ты – баран безмозглый! Неужели ты не понимаешь, что мне… Ты мне совсем не уделяешь внимания!

– Не понял, как это? – Жора озадачен. Такие нагрузки на мозг его утомляют.

– Болтаешься вечно где-то, дома не бываешь! – со слезами в голосе упрекает его Карина. – Ты лучше вспомни, когда мы с тобой в последний раз в кино ходили? Забыл?

– Не, я не помню, – задумался Жора.

– А потому и не помнишь, что никогда не ходили!

Из-за скудоумия и простодушия Жора не улавливает момент перехода с Бакланова на себя, и Карине легко удаётся заговорить ему зубы.

– Я знаю, – говорит Жора, – что Артисту ничего нельзя поручить. Сказал же ему – только разобраться, а он…

– У тебя только одни разборки на уме! А меня ты вообще в упор не видишь! – гнёт она своё. – Дома почти не бываешь! Что это за семья у нас такая? Я детей хочу, понимаешь?!

Жора стоит пристыженный, а Карина продолжает моральный прессинг:

– Ты когда в последний раз меня выводил хоть куда-нибудь? Хотя бы в кабак! Вечно где-то болтаешься, то на стрелках, то чёрт знает где. Ты обещал носить меня на руках, а топчешь мою душу ногами!

Слёзы неудержимо брызжут, рыдания Карины перерастают в истерику.

Ошеломлённый неожиданными упрёками, Жора понимает, что и в самом деле позабыл о существовании жены. Смущённо выдавливает из себя:

– Слышь, зая, прости меня, в натуре, я виноват.

Подходит к Карине и, как умеет, загребает её в медвежьи объятия. Ещё какое-то время она плачет навзрыд, после чего успокаивается, повиснув на могучих мужских плечах.

В ту ночь её супруг остался дома и даже отключил мобильник.

В потоке неистовых страстей Карина вспомнила о Феде только утром, поняв, наконец, что раз ему не нужна – то с глаз долой, из сердца вон.

– Аллё, это институт? – трубка выдаёт скрипучий голос пожилой женщины.

– Да, а кто вы? – безразлично спрашивает Ольга.

– Это из Городской больницы скорой помощи. Ваш сотрудник Бахманов…

– В смысле Бакланов? – уточняет она, догадавшись, что речь идёт о Фёдоре. На лице Ольги отражается тревога, что замечают вошедшие завы отделов (на десять назначена планёрка у директора).

– Да, – после паузы соглашается женский голос, – Бакланов. Тут так надряпано, что и не разберёшь… Так вот, он умер полчаса назад.

– Ка-ак?… – не веря услышанному, Ольга задаёт совершенно неуместный вопрос: – Вы серьёзно?

– Девушка! – возмущаются с того конца провода. – Какие тут шутки? Вы что, издеваетесь? Вот чётко записано…

– Да где же чётко, если даже фамилия неправильная? – тщетно пытается Ольга уцепиться за хоть мало-мальски возможную ошибку.

– Его звали Фёдор Михайлович? Так?

От шока Ольга бледнеет, будучи не в силах и слова сказать.

– Алло! – пытается докричаться та, которой поручено нести недобрые вести. – Вы меня слышите? Алло!

Рука вместе с трубкой опускается на стол.

В наступившей тишине из телефона слышится приглушённое «Алло! Алло!», сменяющееся короткими гудками.