Николай Векшин - Эликсир жизни

Тут уместно вспомнить, что самое первое посещение супермаркета, в день приезда в Орсе, повергло меня в шок. В то время на пустых полках московских магазинов одиноко стоял березовый сок. А здесь полки ломились от груды товаров в ярких упаковках. У меня было такое ощущение, что французы сошли с ума и что у них типичный капиталистический кризис перепроизводства. Впрочем, так оно и есть. Зачем нужно 200 сортов сыра? Зачем нормальному человеку сотня штанов? В течение часа я в состоянии тихого помешательства бродил по супермаркету, не в силах ничего купить. Причем, деньги были: получил аванс 10 тысяч франков. Но когда я мысленно перемножал цену какого-нибудь товара на рубли, то аж дыхание останавливалось. Несчастная курятина стоила половину моей российской зарплаты! У меня вообще бывает иногда ощущение, что когда продаю, то чувствую, что продешевил, а когда покупаю – что разорился.

Шок постепенно прошел; я привык к супермаркетам. Поэтому подарок для похода в гости выбирал совершенно спокойно, не перемножая франки в рубли. Сначала купил бутылку с надписью «VINE», подумав, что Жак обрадуется вину. Потом взял белоснежный торт, чтобы порадовалась его жена. Когда пришел в гости, Жак удивил меня тем, что на книжных полках стояли русские классики, а рядом висела гитара (на которой, как оказалось, он играл виртуозно). Конечно, Жак выразил удовольствие по поводу бутылки. Однако выяснилось, что это не вино, а уксус. На этикетке было не «VINE», а «VINEgar». Я огорчился, но Жак, посмеявшись и потрепав меня по плечу, выставил на стол три бутылки виноградного вина. Когда мы поели лягушачьих лапок, жена Жака вспомнила о торте. Она открыла коробку. Я пришел в ужас: торта не было. То есть он вообще-то был, но весь растекся по дну коробки. Это оказался не торт, а огромное мороженое! Тут хозяева стали хохотать, и мне ничего не оставалось делать, как присоединиться. Мы взяли ложки и стали наперегонки хлебать прямо из коробки.

Разных казусов во время пребывания во Франции случилось немало. Как-то раз купил в рыбном магазине какую-то еду, нарезанную кружочками. Поскольку пакет был с надписями на французском, я не знал, что купил, но думал, что это кусочки рыбы. Открыл пакет и попробовал: противный вкус сырой резины. Решил сварить. Но сколько ни варил, кусочки оставались резиноподобными. Тогда стал жарить. После долгой жарки в масле кусочки потемнели, но стали гораздо жестче, а вкус был как у бумаги. Тогда я посыпал их солью и, давясь и запивая пивом, героически съел. Назавтра из любопытства спросил Жака и Мишеля, чего это я съел. Они подробно расспросили, какой был пакетик и что в нем было, а потом радостно сообщили, что это была морская змея. Я с трудом подавил рвотный рефлекс.

Другой случай чуть не испортил мне чудесные прогулки по Парижу. По субботам я обычно ездил туда на экскурсии по музеям. Однажды после дождя брел по Елисейским полям, смотря под ноги, чтобы не попасть в лужу и не вляпаться в кучки экскрементов, обильно усеявшими тротуар собачьими и кошачьими любимцами парижан. Попутно отмечу, что Елисейские поля это никакие не поля, а обычный городской проспект. Глядя под ноги, вдруг увидел на асфальте 100-франковую купюру. Она была мокрой, но целой. Поскольку улица после дождя была пустынна, то я с чистой совестью положил банкноту в карман. Вот тут-то и началось… Я перестал любоваться Парижем. Инстинктивно всё время смотрел под ноги. В результате нашел несколько монет, зажигалок и прочей фигни. В Орсе, идя на работу и с работы, тоже неотрывно глядел вниз. Самому над собой было смешно, но глаза сами собой уставлялись под ноги. Кончилось наваждение весьма прозаически: подняв какую-то коробочку, обнаружил в ней использованный презерватив; интерес к поискам сокровищ пропал.

В первый месяц во Франции я испытал еще один шок: от порно-индустрии. В СССР слово «секс» звучало почти как мат, а тут секс был образом жизни. Глянцевые обложки порножурналов, эротические фотки в витринах магазинов, порно-видеосалоны и интим-магазины буквально наводнили Париж. Эротика – нагие женщины; порнография – нагие хрюшки. Крутая порнография – живые кадры мусорной свалки будущих анатомических препаратов. На некоторых парижских улицах вечерами выстраивались колонны алчущих проституток. Среди них было много стервозных профессионалок, словно хищных птиц, высматривающих добычу. Вообще есть два рода шлюх: профессионалки и просто шлюхи – шлюхи по зову сердца. Тогда мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь Москва тоже станет большим борделем. Еще я увидел, что на Западе все красотки – на панелях, а все страшилки – в университетах.

Вот все восхищаются: «Ах, Лувр! Лувр!». Да ничего особенного по сравнению с Эрмитажем. Наши цари не скупились; в Эрмитаже всё золотое – золото, всё алмазное – алмазы. А Лувре кругом липовая позолота, всё какое-то экономно-скупердяйское. Живопись в Лувре тоже не вся хороша. Мазни навалом. Как я отличаю живопись от мазни? Проще простого: живопись мне нравится, а мазня нет. Два универсальных критерия в любом виде искусств: «нравится» и «не нравится».

К примеру, Рубенс. В Лувре в самом большом зале висят несколько его преогромных картин с пышнотелыми тетками. Все тетки – на одно лицо и с одинаковой фигурой; все картины – как картинки из серии на тему «найди 10 отличий». Каждое такое полотно Рубенс малевал со своей рыжей любовницы шутя, за пару дней. В общем, халтурил мастер помаленьку на королевских заказах. А ведь халтуру тоже надо делать хорошо.

Или вот еще: «Джоконда». Когда я в Лувре добрался до нее, меня постигло разочарование. Картина оказалась маленькая, размером всего 50 см. Она находилась за толстым стеклом, которое отсвечивало неприятным бликом. Краски на полотне виднелись тускло. Абсолютно статичная Джоконда безучастно смотрела куда-то в пространство. Никакой таинственной загадочной улыбки я не углядел. Картина как картина, каких в Лувре сотни. Перед ней, как перед иконой, стояла восторженная толпа. Что в ней такое видят? Может, неимоверную стоимость картины?

Во Франции я заработал кучу денег. У мужчины голова и руки – чтобы зарабатывать (у женщины – чтобы считать им заработанное). Деньги я вез домой в конвертиках: в одном франки, в другом доллары. Таможенник в Шереметьево-2, увидев в декларации сумму, попросил показать. Я вытащил из кармана оба конвертика и отдал. Он приоткрыл их, неловко перевернул и уронил. Доллары и франки рассыпались по столу и полу. Публика в очереди приятно оживилась. Как говорится, при виде больших денег даже статуя нервно глотает слюну. Таможенник и я стали собирать упавшие деньги, а очередь бросилась нам помогать. Удивительно: ни одна банкнота не пропала!

Из Франции я привез еще кое-что, получше денег: научные результаты, а также письмо Жака директору Института с предложением о сотрудничестве. Письмо я отдал в дирекцию. Там оно благополучно затерялось…