Иван Петров - Нарги. Социальная утопия

– Спасибо, Леша. Ты очень добрый мальчик. Думаю, тебя ждет блестящая карьера политика или дипломата.

– Нет, я не гуманитарий. Программирование – цель моей карьеры.

– Леша, быть политиком – это чувствовать одно, а говорить только то, что надо. То есть лгать. Ты вроде против лжи? Осознание, нравится тебе человек или нет, относится к категории чувств, это интуитивно, из подсознания, как любовь или симпатия. Это не имеет объяснения. Это чувства. Они или есть, или их нет.

– Я понимаю…

– Еще скажи: «Мне очень жаль!»

– Ну, зачем ты так?

– А как не так? Прикинь, у меня на страничке ВКонтакте, там, где графа об отношениях, длинный и долгий прочерк, прочерк, ты не поверишь, в несколько лет! Я редкий вид, белая ворона. Надо мной посмеиваются, мне нечего рассказать подругам, да и подруг хороших, счастливых нет, разве что подруги по несчастью.

– В чем несчастье-то, Даша?

– Да в том, Леша, что нравлюсь я многим, а мне – никто. А кого любила, тот предал. Любил, но струсил, мамулю свою послушал. Та грязью меня поливала, а он был у меня первым и единственным до сих пор. Три года уже одна.

– А вместе вы сколько лет были?

– Лет? Нисколько. Месяц всего.

– Ясно.

– Дело не в том, сколько вместе, а в том, что после предательства боишься полюбить. Это страх. Я теперь смогу полюбить только сильного мужчину, который не предаст. Только как наперед узнать, силен он или слаб душой? Слепа любовь, слепая сука.

– Я не предаю. Люби меня. Не бойся.

– Сильно сказал.

– Как думаю, так и говорю. Я не политик.

– Ты мне симпатичен, и вижу, что я тебе тоже нравлюсь. Виват чувствам! Они есть. Но для любви еще чего-то не хватает. Я не влюблена пока.

– Сильного поступка не хватает. Мужского поступка. У тебя дверь закрывается на ключ?

– Зачем? – рассмеялась Даша. – Ты хочешь поцеловать меня и боишься, что войдет папа? Не бойся, мой мальчик, папа не войдет, пока не кончится футбол, и у тебя будет еще минимум минут пятнадцать, чтобы собраться духом.

– Я хочу другого, – спокойно и с достоинством произнес Алексей.

– Лешенька, ты что? Мне сейчас нельзя. Середина цикла – сразу залечу. – На лице девушки появилось искреннее удивление, и от этой непосредственности она стала окончательно желанной и любимой.

– Даша, а сила в том и состоит, чтобы это делать, когда нельзя, и отвечать за сделанное всю жизнь.

Немигающим взглядом Алексей зацепился за чуть расширенные зрачки девушки и еще неокрепшими руками легонько подтолкнул ее к себе. Даша сомкнула веки и, вспомнив свой давний полудетский опыт, максимально расслабилась, полностью и навсегда отдав себя во власть своего нового мужчины.

Дорога домой казалась целой вечностью, мысли тяготили, тяжелым казался и портфель, в котором конверт с тысячной купюрой был равносилен увесистому кирпичу. «И зачем я взял деньги за урок, надо было сказать, что полюбил вашу дочь и денег не возьму». Нечестно вышло, что теперь Даша подумает обо мне? Надо отдать их ей в следующий раз, пусть тратит на свое усмотрение. Невероятная история, думал Алексей, но я поступил, как мужчина. Отец бы на моем месте и в моем возрасте поступил бы так же. Мужчину характеризуют мужские поступки, отец всегда так говорил. Даша, конечно, само совершенство, и прожить с ней всю жизнь – огромное счастье. Но вот только любит ли она меня? Полюбит, куда ей деваться – она теперь будет ждать от меня ребенка, а как можно ждать ребенка от нелюбимого человека? А если все же не полюбит, что тогда? Будет жить со мной ради ребенка, без любви? Ужас какой… Тогда она будет несчастна всю жизнь. Черт, я своим мужским поступком вообще не оставил ей выбора. Я был нечестен с ней, я воспользовался ее незащищенностью, уязвимостью, слепостью, наконец. Да, на моем месте мог оказаться каждый, любой негодяй мог создать ей в ее положении иллюзию любви. Человек был на грани отчаяния, но я не подтолкнул ее в пропасть, а сделал еще хуже – воспользовался ее беспомощным состоянием. Она теперь все это осознает и возненавидит меня. С другой стороны, взгляд ее выражал симпатию, хотя и от симпатии до ненависти путь не длиннее, чем от любви до ненависти. Де-юре ничего не произошло: она не младше шестнадцати и насилия не было. Де-факто, если я себя не обманываю, ей было хорошо со мной, а что касается рождения теперь, после случившегося, ребенка, то на семью я денег заработаю репетиторской работой. Придется работать много, чтобы и маме с сестрой моя семья не доставляла материальных проблем. Ну, так что, можно немного повысить тариф.

Так противоречивые соображения о теперь неминуемой женитьбе довели Алексея до дома, и родной подъезд, со следами старой мрачной краски на стенах, встретил его характерным запахом обосновавшегося в нем кошачьего семейства. Алексей в несколько прыжков взбежал на второй этаж, и черная кошка, подняв хвост, устремилась к нему, заискивающе глядя в глаза и дружелюбно мяукая, – она, конечно, не была голодна, но, живя в подъезде, считала необходимым здороваться с соседями. Странно, подумал Алексей, не все соседи знают друг друга в лицо и здороваться принято только при встрече в подъезде, – чуть сто метров в сторону от дома – и уже вроде и не знакомы. С кошкой другое дело: и на улице встретишь ее и улыбнешься, как близкой знакомой. Дверь в квартиру оказалась незапертой. Едва уловимый незнакомый запах ударил в нос, и в глаза бросился длинный кожаный плащ в аромате дорогого парфюма и табака. Но веселый смех Настюшки с кухни развеял тревогу. Мама с неестественной улыбкой на лице вышла ему навстречу.

– Привет, сыночек! Ты как раз к ужину! А у нас гости, коллега подвез меня до дома. Мой руки, и за стол!

Алексей в растерянности прошел на кухню. Сестренка, в обнимку с незнакомым плюшевым медвежонком, сидела на коленях незнакомого мужчины и от всей души хохотала, как будто тот ее щекотал.

– Лешка, привет, смотри, какого пузача мне мамин дядя подарил! – Спрыгнув на пол, Настя вместе с игрушкой бросилась в объятия брата.

Молодой мужчина искренне рассмеялся одними глазами через тонкие стекла очков в изящной оправе и, поднявшись во весь рост, твердо протянул руку Алексею:

– Денис.

На ощупь рука мужчины оказалась мягкой, а рукопожатие несильным, и это успокоило Алексея. Однако пиджак незнакомца висел на спинке стула как-то совсем по-хозяйски. Ему было лет тридцать или около того. Шапка густых седых волос, аккуратно уложенная в модную стрижку, не старила его. Бордовая рубашка, с расстегнутым до второй пуговицы воротом, обнажала гладкую, с бронзовым отливом грудь. Голос не вызывал отторжения, а холеное лицо скорее выглядело уставшим, а не подчеркнуто высокомерным, что не только не гармонировало со стилем его одежды, но и шло вразрез с внутренними ожиданиями Алексея.