Иван Петров - Нарги. Социальная утопия

С наступлением темноты в отстроенных сразу за МКАД новеньких кварталах, которые, казалось, дружно взялись за руки, образовав плотное кольцо заботы вокруг Москвы, вспыхивали огоньки жизни. Нарги обретали новую родину. Родину старшего брата.

Наргиза открыла глаза и ощутила себя как-то иначе. Утро было, как обычно, пасмурным, свинцовое небо сливалось со свинцом асфальта, но что-то изменилось. Она встала сегодня задолго до завтрака и с высоты последнего этажа, отведенного для панорамной площадки, смотрела на город – теперь свой город. Еще вечером, до наступления ожидаемых через неделю месячных, она вдруг почувствовала, что пора сделать тест на беременность. Он был положительным. Внизу, у подножия отвесной скалы ассимиляции, мельтешили в разных направлениях разноцветные фигурки, каждая была занята своим важным, но в итоге общим делом – жизнью муравейника. «Теперь я стану частью их, равным среди равных себе муравьем. Мы с Гаджи поверили в свои силы и обрели лучшую жизнь, зацепились за этот город, и отныне никакое цунами обстоятельств не вымоет нас отсюда». Ее размышления коснулись и воспоминания об Алексее, первым из мужчин здесь. Другие – военные и гражданские – слились в один серый крысиный образ, воровато берущий из сломанной мышеловки нравственности чужой и чуждый их пищеварению сыр. Их было чуть более ста за две с небольшим недели. Наргизе очень хотелось верить, что ребенок зачат именно от этого приятного, воспитанного молодого человека, с взрослыми и чуть грустными глазами. Все излишки его юношеской спермы, были аккуратно подтерты туалетной бумажкой и сохранены как семейная реликвия. После рождения ребенка Наргиза планировала провести генетическую экспертизу на отцовство Алексея. Просто так, исключительно для себя. Женщине, что бы там ни говорили, важно знать, кто конкретно отец ее ребенка.

Розовая раковина комнаты с фотографиями детей на стенах вмещала около двух десятков забеременевших женщин. Перед ними выступал управляющий Домом ассимиляции. Мужчина лет пятидесяти был одет скромно и как-то по-домашнему: простенькая легкая обувь, джинсы, недорогая рубашка и вязаный джемпер – располагали к себе, как к близкому родственнику, а массивное желтое кольцо с крупным бриллиантом на безымянном пальце левой руки не только утяжеляло его, но и придавало вес уважения среди горно-восточных женщин. На кольце, рядом с пробой, был выгравирован инвентарный номер изделия, но даже с расстояния в полметра разглядеть его было невозможно. Женская мимика его мужского лица и блестящие глаза излучали материнскую заботу и понимание, а крашеные волосы с осветленной челкой выдавали в этом человеке озорное, авантюрное начало.

– Девочки, милые мои, но что я могу поделать? Ну, какие-то таможенные проблемы у ваших коллег по радости материнства. Не пропускают их пока в Россию. Конечно, секс – дело добровольное, но я прошу просто пойти мне навстречу, войти в мое положение, как я входил неоднократно в ваше. Если вы уйдете завтра к мужьям, – а вы имеете на это полное право, – то спрос мужчин превысит наше предложение по ассимиляции. И что мне делать тогда? Ограничить рыночными механизмами интерес потребителя я не могу, так как работаю по госрасценкам. А доля женщин, допущенных к электронным торгам, не может превышать, согласно нашему уставу, десяти процентов от численного состава за ассимиляционный месяц. Остается одно – увеличить нагрузку на ваших подруг. Но мы-то с вами понимаем, что и восемь мужиков в день перебор, а им придется тянуть лямку на одиннадцать человек до часу ночи, и это при самом благоприятном раскладе: без импотентов и любителей медленных движений с долгим созерцанием.

Девушки молча переглянулись и опустили взгляд на колени, будто стыдясь своего положения, которым они теперь подводят весь коллектив единомышленников. Не теряя женственности в голосе и движениях, мужчина продолжал:

– Лапы мои! Ну, что будем делать? Кто поможет мне? Я со своей стороны гарантирую вам только взрослый контингент клиентов-укропов, безопасных для вашей беременности. Огурцы-срочники теперь не для вас.

Скованные нерешительностью, женщины молчали, но по всему было видно, что внутренняя борьба идет в сердце каждой. Сопричастность к общему не давала шансов на безразличие ни одной из них. Девочкам надо было просто помочь, подтолкнуть к правильному решению. Как человек опытный в тонкостях женских чувств, все же десять лет работы в школе завучем не проходят бесследно, мужчина встал со своего места, похрустел суставами пальцев и шеи и, глядя с высоты своего положения, твердым голосом обиженной женщины произнес:

– Так, кто не с нами – поднимайтесь и, милости просим, на выход. Любовь по расчету мне не нужна.

– Аркадий Аркадьевич, – Нияра встала со своего места, ее густой румянец указывал на искренность женщины. – Я здесь самая старшая из девочек. Почти четыре месяца ждала зачатия, как чуда небесного, каждый день. Ваша поддержка, ваше внимание и беседы в конце смены очень сильно помогли мне. Благодаря вашим словам я снова поверила в себя как женщину и теперь жду ребеночка. Вы для меня и есть отец моего малыша, зачатого здесь, да и для других девочек тоже. Мы вам очень благодарны и своей любовью заплатим за вашу любовь.

Губы Аркадия дрогнули, он достал розовый платочек и, отвернувшись, промокнул им сухие холодные глаза, потом смачно, для убедительности высморкался, не оставив ни у кого сомнения в искренности своих чувств, которые почти мгновенно «заполнили» крупный нос мужчины.

При всей своей женственности Аркадий Аркадьевич умел держать слово и вел себя, как настоящий мужчина. Действительно, и к Нарги, и к ее соседке за стеклом приходили теперь все чаще мужчины средних лет из числа гражданских, которые при встрече больше говорили о сексе и своих былых успехах на этом поприще, чем занимались им. Они не утомляли разговорами, и беременные девушки охотно поддерживали беседу, по-доброму подсмеиваясь над героями ассимиляторами, которые всерьез считали себя будущими отцами своих нерусских детей. Движения их не были избыточными, как у молодежи, не было в них и чрезмерного напряжения, внутренне ощущаемого женщиной. Но излишний вес, которым, как правило, обладали эти мужчины, не давал возможности дышать полной грудью и полностью расслабиться. Чтобы хоть как-то ускорить их разрядку, приходилось прибегать к запрещенным приемам, но система охлаждения не включалась: беременных оберегали от стрессов. Зуд в натруженной промежности потихоньку стихал. Три-четыре контакта в день давались Наргизе легко, и даже получалось поспать после обеда. Она читала в каком-то женском журнале, что дневной сон очень полезен беременным, и теперь охотно следовала рекомендациям автора той статьи. Выбившись из уже привычного ритма жизни, девушка посвящала свободные часы раздумьям. Лодка ее времени вдруг в одночасье попала в штиль, и от этого берег мечты казался все еще недосягаемым. Она вспоминала черты мужа – лицо Гаджи, но почему-то опять, теперь уже каждый день после их единственной встречи, всплывал образ Алексея. Яркие переживания, которые ее связывали с молодым супругом, никак не попадали в сеть памяти, проскальзывали сквозь нее, не задерживаясь больше чем на мгновение, и почему-то вновь появлялся Алеша, и мысли о нем вызывали не только прилив влаги, но и сомнения в правильности выбора на всю жизнь. Нарги понимала, что, кроме мужа, она не нужна ни одному из мужчин, которые были с ней, как бы те в порыве страсти не клялись ей в любви – цена их словам была соизмерима с пустотой. С супругом любовь была скреплена расчетом – негласным контрактом прожить жизнь вместе в лучшем для жизни месте. Но чувства, как это бывает всегда, не признавали аргументов логики. Ей хотелось верить, что и Алексей испытывает к ней то же, что и она, вспоминает ее по-доброму и, возможно, даже с любовью. Что желания его так же близки к ее собственным, как близок теленок к молоку матери. Нарги полюбила. Теперь все, что было в ее жизни до этого русского парня, казалось ребячеством. И даже самое романтичное воспоминание о ее связи с Гаджи в поезде дружбы до Москвы было не более чем игра тела без участия сердца. Хотя тогда это воспринималось и серьезно, и чувственно одновременно. Двое суток юные семьи добирались в плацкарте до самого сердца России, но был в этом составе и один купейный вагон, куда по очереди отлучались молодые пары. Раскрасневшиеся уже до и, тем более, после посещения вагончика любви, супруги с опущенными глазами прижимались влажными спинами к узкому проходу, учтиво пропуская товарищей по путешествию. Плотная воздушная смесь пота, спермы, тонкой резины и влагалищной слизи выполняла малое пространство каждого отсека любви, где страсть, опираясь на силу закона, обнажала самые низменные чувства человека и возводила их в ранг чуда. Но теперь туман этих воспоминаний окончательно развеялся, и горячее солнце нависло над чистым песком бескрайней пустыни ее сердца. Связь с Гаджи оказалось в далеком прошлом, в другой жизни, в жизни до любви. Граница между прошлым и будущим была проведена.