Александр Товбин - Германтов и унижение Палладио

– Как правильно, – спрашивала часа через полтора Ванда, макая ломтик сочного тушёного кролика в острый ореховый соус с каперсами и перемолотой рукколой. – Пинчио или Пинчо?

И отвечал он, что и так правильно, и так, итальянцам, кажется, больше нравится Пинчио, но он предпочитает…

Да, привиделась ему тут же увитая диким виноградом пергала – веранда ресторана на Пинчо, на веранде, заказав ужин, беспечно они болтали; огни сумеречного Рима мерцали внизу. Ванда, прислушиваясь к пыхтенью и фырканью, к какофонии раздражённо-нетерпеливых гудков машин, сбившихся в пробочку на улице Бабуино, сказала: как стадо, а Германтов тут же припомнил уличную сценку из римского любовного романа девятнадцатого века, где описывалась вереница карет с разгульными князьями-графьями, точь-в‑точь так же, как сейчас автомобилисты и их пассажиры, спешивших к светским наслаждениям вечера, но вынужденно застрявших внизу, у подножия Пинчо, на Бабуино: неукротимой блеющей лавиной, сплошь заполняя улицу, захлёстывая даже Испанскую лестницу, под звуки пастушьих рожков и перезвон колокольчиков, двигалась огромная отара овец. Доедали вкусный ужин, а за верандой, за условной рампой, помеченной побегами вьюнка, за свисающими, как лиственные плети, ветвями и кустами олеандра у низких перил веранды, за геометрично остриженными деревьями… Кто это прохромал, Байрон? Да, он. На бульваре-променаде, но – поодаль, как бы в перспективе его, покачивалась меж безвестными головами светских гуляк чёрная широкополая шляпа: Пуссен, поровнявшись с обелиском, у которого и в столь позднее время играли дети, словно бы подчинившись синхронному удару колоколов сразу на двух башнях-колокольнях церкви, заведённо повернул обратно…

– Закажи виноград, – сказала Ванда.

– Какой?

– Красный, как вчера.

Когда вверху, в ещё не померкшем окончательно розовато-сиреневом небе, замельтешили миллионы собранных в подвижное пятно точек, глаз было не отвести от этой гигантской стаи скворцов; и услышал он журчание фонтана, чуть дребезжащий, сплошной и плотный свист стаи… Однако только Ванды с её миленькими заскоками в Венеции ему не хватало для полного счастья… Потом, в августе, когда допишет книгу, можно и повстречаться, даже в том же Довиле, если новым платьем Ванде приспичит блеснуть на набережной, да, в августе, когда он отправится на атлантическое побережье, да, допишет книгу, а уж потом, в августе, поможет Ванде покрасоваться… Кстати, кстати, заулыбался Германтов, ему и секс, тем более «хороший секс», прописан ведь как медицинская процедура, вот и встретятся в августе, приятное совместив с полезным, почему нет? Сделал дело, гуляй смело… И тут же вновь послышался ему свербящий свист растревоженной стаи скворцов над Римом, и увидел он миллионы точек в ещё непогасшем небе, и так ему опять стало неспокойно… А сегодня под утро, не иначе как подключаясь к свербящему свисту бог весть чем растревоженных когда-то римских скворцов, дворовые вороны раскаркались… И в разных странах пугающе падали и падали с неба мёртвые птицы; хм, что за аукцион?

И ещё было одно письмо…

Кто ещё его домогался? И как удалось узнать его электронный адрес?

Так, письмо из Москвы, но – анонимное, бесцеремонный адресант без имени-фамилии обходился.

Вот это действительно номер, будто бы сговорились! В связи с аукционом художественных ценностей и документов из коллекции и архива недавно умершей итальянской аристократки… Аукцион проводится на будущей неделе, тринадцатого и четырнадцатого марта, в Венеции, в палаццо Корнер-Спинелли… Не сможете ли Вы любезно проконсультировать нас в ближайшие дни относительно кое-каких… Документы, возможно, имеют отношение к Вашему отцу…

Что за коллекция, что за аукцион, на который слетаются со всего света? Все – в Венецию, все – на аукцион. А-а-а, ему ведь тоже с месяц назад предлагали прислать для ознакомления каталог аукциона, но он уклонился, не проявил интереса…

И кого же он должен теперь консультировать?

Кого – «нас»?

Думал, что выбрал самое удачное время для сосредоточенного венецианского уединения – неделя после карнавала, когда испускает дух круглосуточное болезненно разудалое, как в Диснейленде для разряженных взрослых, веселье, рассасывается масленичная толпа; когда вывозят с набережных и площадей горы мусора, уродливые синие биотуалеты и, слава богу, начинается хотя бы формально пост. Никого из развязно-шумных гуляк он не желал бы видеть, и никого из внешне благопристойных, но спонтанно сбивающихся в толпу туристов-паломников тоже глаза бы его не видели, и на тебе – попал впросак? И пожалуйста – даже Ванда на подлёте, во всех отношениях приятная, но какая же шустрая: отдышится в Париже после авиаприключения, и… Будет полный сбор! О, Венеция так же легко, как яркие наряды, сменяет свои манящие функции. Карнавал умер, да здравствует аукцион! Все – на аукцион! Хотел замкнуться, изолироваться, чтобы мысли перед решающим броском в Мазер не разбредались, ан нет, не получится: заранее узрел возбуждённые куплей-продажей какого-то залежалого антиквариата физиономии, услышал преследующий в самых потаённых уголках Венеции стук деревянного аукционного молотка. Не издевательство ли? Но ведь в Венеции всегда что-нибудь происходит, красочно-печальную карусель на этом вечном кладбище не остановить. К нему предстоящее торжище, слава богу, не относится, пытался себя успокоить Германтов, умерла какая-то итальянская аристократка, а он-то при чём? Документы, возможно, имеют отношение к Вашему отцу… О, он долго доискивался прояснений в туманном прошлом отца, и «Сумасшедший корабль» много раз для этого перечитывал, безуспешно ловил намёки, и пробовал угадывать прототипов в романе Вагинова, поскольку отец входил в близкий круг Вагинова… Ох, в сколько же разбежавшихся по петербургской воде кругов входил отец, а следов не оставил. Однако сейчас-то ему, даже если такие следы действительно нашлись, не до них – отца не оживить, не вернуть, а с документами, касающимися отца, если какие-то документы и всплывут на поверхность в ходе аукциона, он охотно ознакомится позже. Что за спешка-горячка? Кстати, сегодня под утро он после большого перерыва почему-то снова вспоминал об отце… Да, впоминал. Но нет, нет, его не заразит возбуждение слетевшихся покупателей, его не отвлекут удары молотка, и отвечать на дурацкое, ко всему, неподписанное письмо какого-то московского наглеца он не будет… Сейчас его – нет! И не клюнет он на показную вежливость этого наглеца, надо же, какая редкая ныне куртуазность пера: Вашему – с заглавной буквы.

И не будет поэтому с его стороны никаких ответных любезностей – никаких встреч, никаких…