Александр Товбин - Германтов и унижение Палладио

Спускаясь в метро, Инга Борисовна вспомнила, что узнала вчера домашний телефон… Чей, чей телефон? Забыла фамилию искусствоведа из Академии художеств, но бумажка с фамилией и номером телефона в сумке… Её обнадёжили: никто лучше не сможет проконсультировать… И надо бы показать ему ту ирреальную фотографию… Да, и не забыть бы сказать ему о записках Юрьева, которые вёл он на мейерхольдовских репетициях «Маскарада», и о загадочном отрывке из его мемуаров.

А Германтов, едва успокоившись, вспомнил, что не получил до сих пор распечатку, и, хотя отлёт на носу, принципиально решил сегодня не справляться о причинах задержки, сами пусть озаботятся и сообщат… Как зовут певучую разбитную птичку из «Евротура» – Настя или Надя? Самые сейчас распространённые девичьи имена; в прошлый раз мило с ней, Настей-Надей, поболтали, подбирая гостиницу, она вдохновенно-звонким голоском перечисляла преимущества: единственный на всю Венецию, обсаженный азалиями большой бассейн при гостинице, да ещё теннисный корт и сады на террасах, прямо-таки сады Семирамиды, но он отверг «Киприани-Хилтон» – или «Хилтон-Киприани»? «Боитесь затеряться на ярмарке тщеславий?» – тихонько хохотнула она, а он, согласившись, что и правда боится, что затолкают в зеркально-мраморном вестибюле международные безликие богачи и наши огламуренные денежные мешки, заметил попутно, что он не в теннис едет играть или плавать, и не преминул указать ей на главный недостаток венецианского «Хилтона», перевешивающий для него все прочие преимущества, если таковые и есть: всё-таки отель располагается на отшибе, на Джудекке. А Настя-Надя возразила: у отеля, заверила, свой причал, скоростные, закрепляемые за клиентами по их желаниям катера за три минуты всего долетают через пролив к Сан-Марко, да ещё ведь – чувствовала, профессионально чувствовала эстета – дивный вид из окон верхних этажей на Лидо, на открытое море. Однако не соблазнила: он предпочёл всё же гостиницу поскромнее, поменьше и – потише, и вовсе не по соображениям экономии, а по зову привычки. Да, и в прошлый раз он ведь скромно, но удобно и, главное, в тишине прожил близ театра Ла Фениче, у канала Rio Veste, и тоже от его гостиницы – три минуты, только не на суперглиссере, а пешочком, причём и до Сан-Марко три минуты ходьбы, и, в другую сторону до моста Академии, тоже около трёх минут. Побродив по музейным залам, задержавшись обязательно в зале номер 5 перед джорджониевской «Грозой», он любил погулять затем вдоль фактурных краснокирпичных стен и сонных канальчиков Дорсодуро, задуматься о чём-то необязательном и выйти как-то неожиданно для себя на набережную со сказочной панорамой островов, палладианскими куполами. Правда, близкий путь к той гостинице от Сан-Марко проходил мимо общественной уборной с хромированными турникетами, которые открывались при уплате трёх евро; уже под сквозной аркадой Наполеоновского крыла Прокураций, в левом углу сужавшейся трапеции Пьяццы – табличка с жирными чёрными буквами WC и стрелкой красовалась на одном из пилонов – предупредительно тянуло вонью.

Что там? Коснулся кнопки на телевизионном пульте.

Так… президент Обама вручил медали Свободы…

Так… разлив нефти в Мексиканском заливе, падение замертво на шоссе стаи птиц… Но это вчерашние новости; а, ещё и свеженькое дополнение – стадо китов-кашалотов выбросилось на пляж в Австралии.

– Неудавшийся теракт на аэробусе А‑330, летевшем из Амстердама в Детройт; нигериец из Альккаиды схвачен и разоружён… Президент США, прибывший в отпуск на Гавайские острова, был немедленно оповещён…

– Вице-губернатор Новосибирской области, в служебном кабинете которого прошла сходка воров в законе, госпитализирован…

– Аварию на теплотрассе в Ульянке пока не удалось ликвидировать, разлив кипятка продолжается…

Убрал звук, потянулся.

Как всё-таки подыграло время искусствоведческой братии, не сохранив в целости фрески Леонардо, Рублёва, Дионисия! Шелушащаяся, осыпающаяся, потускневшая, умирающая на наших глазах живопись на стенах, сводах стимулирует разгул домыслов… Гадать по ней лучше, чем по кофейной гуще! Ну да, всё по канону – великим фрескам пристало страдать от времени, попугивая нас своим скорым исчезновением и поощряя нашу фантазию; женоподобные выцветшие апостолы… потемнелые божьи лики в тумане… Вот именно – бой в Крыму, всё в дыму; пища для фантазий.

В Милане, в трапезной монастыря Санта Мариа делле Грацие, где, прислушиваясь к словам Учителя, ели хлеб и пили вино апостолы, целую вечность уже стояли леса беспомощных реставраторов… Сколько фантазии нужно нам теперь для того, чтобы мысленно разогнать туман, признать в центральной женственной фигуре белокурого голубоглазого Иисуса; и в Успенском соборе во Владимире, и в соборе Ферапонтова монастыря леса стояли тоже во всю высь соборов, под купола, и Германтов поднимался когда-то на те леса, мог коснуться дрожавшими от благоговейного испуга пальцами выцветших, но священных корост и струпьев.

Туман – как вызов фантазии?

А тут – тоже вызов?

Но вызов – брошенный яркостью, чёткостью?

А тут… До чего же яркий протуберанец! В чудесной сохранности тотальной фрески Веронезе есть какой-то особый смысл, как если бы время объёмно-пространственную фреску эту специально для него сохраняло. Цветистый сочный протуберанец или – вызванная им самим, его, Германтова, памятливой внутренней энергией вспышка? Всё в чудесной живой сохранности, словно краски пятисотлетней давности ещё не высохли: перед ним многокрасочно засиял большущий экран – чётко и свежо, ярко и интенсивно, плотно-плотно расписанные формы-пространства; накатывало счастье, срамя аргументы, которые только что могли казаться Германтову неоспоримыми; разрушительная ли красота, не разрушительная…

Только бы не засушить живой многоцветный протуберанец, не превратить в словесный гербарий.

И только бы преждевременно не позарилась на памятливую энергию какая-нибудь из заполняющих комнату чёрных дырочек…

Он вспомнил о ритуале добывания эпиграфа, подошёл к стеллажу и открыл наугад «Бытие и Ничто».

Сартр был точен: «Отрицание отсылает нас к свободе, последняя – к самообману, а он – к бытию сознания как условию его возможности».

Так, чем не эпиграф ко всему тому, чем намерен он заниматься? Отрицание – свобода – самообман – бытие сознания…

Так что же, он подрядился защищать принципы Палладио от практики самого Палладио? Или тот под пыткой согласился отдать своё произведение на растерзание разнузданной и волшебной кисти друга-врага? Нет, надо всматриваться в само произведение, то, которое когда-то получилось, всматриваться в «идеальный синтез архитектуры и живописи», не спешить воспевать или осуждать; и хотя книга – готова, он ведь собирал пока из идей своих такой ли, иной, но лишь пробный её макет.