Александр Товбин - Германтов и унижение Палладио

Вера пожала плечами и помрачнела.

– Дух всегда живой.

– Это общие слова, что они объясняют?

– Общих слов не избежать, как бы вас ни раздражали слова. Мне даже неловко вам напоминать, что о явлении с множеством неуловимых признаков трудно говорить в сколько-нибудь строгих терминах, которые и вам чужды, когда формируете вы новый концепт, так ведь?

Укол, явный укол.

– Поэтому готова я порассуждать в вашем духе. Не исключено – примем это как рабочую гипотезу? – что, под стать промежуточным свойствам самой гипнагогии, они, двое, очутившись в ней, пребывают в промежуточном состоянии между духом и материей, между жизнью и смертью.

– Кто – они? – тупо спросил Германтов; опять перед глазами поплыли круги.

– Вы потеряли нить? Мы говорим о Палладио и Веронезе, вы сами только что называли их возрожденческими титанами, – опасливо глянув на него, Вера наливала себе в высокий стакан просекко.

– Вы ссылались на мои давние слова о замешанности всякого искусства на мистике. Но отделима ли в принципе мистика как скрепляющий раствор от камней или красок… – он, понимая беспомощность логики, вопреки своим же принципам пытался строго логически выстроить аналогию. – Если бы существовал способ отделения и выделения мистики из художества, это был бы самый простой способ убийства произведения.

– Заходите издалека? Логика – желанный, но не лучший ключ к тонким спиритическим технологиям.

Дурманящий аромат источали жёлтые свечи.

«Тонким спиритическим технологиям»?

Не понимал, что заставляло его вести этот безумный разговор – влекущий и страшный. И не понимал он, как можно было говорить об этом всерьёз и как можно было бы этот разговор свернуть.

Гипноз?

Сумасшествие?

– Как, как перенесли в современность… – суконные слова никак не выражали беспокойства, даже ошеломления.

– Не пугайтесь слова «технология». Тем более что я ничего не понимаю в технике, а по физике у меня была тройка с минусом.

– Тут я тоже абсолютный профан…

– Но вас, надеюсь, не удивляет рутинный перенос сигнала мобильного телефона из Венеции в Петербург?

– Есть сходство? А как же души-сигналы, переносясь из Венеции в Петербург, вновь смогли обрести телесные оболочки?

– Феномен мною пока не запатентован, – иронично улыбнулась Вера, – но вообразить феномен этот не так уж сложно. Как облака несутся по небу, меняют форму? Мир свободной души такой податливый и пластичный. Мы ведь уже касались этого, когда заводили речь об обликах-оболочках: вспомните теперь Маяковского, вспомните про облако в штанах.

– Они – усато-бородатые облака в штанах и камзолах?

– За неимением лучшего объяснения, можно и на таком сойтись.

– Но как же самоуправство Палладио и Веронезе в моей спальне связано с предсказанием будущего?

– Каждый сон – уже предсказание.

Точно сказано.

Но сама-то она знает итог своего эксперимента? Знает – что со мной будет? Или… Или всего-то ловко меня разыгрывает, понимая, что скорей всего мне должны были присниться Палладио и Веронезе, поскольку я пишу о них книгу?

– ЮМ, не только в спальне, не только лёжа в кровати вы предаётесь сну-полусну. Даже гуляя, даже обедая, как сейчас, вы ведь способны проваливаться в фантастичные сны, – мягко сказала Вера. – Сперва, однако, до предсказания, зашифрованного в самом сновидении, вас ждут испытания на границах сна и яви, но к сути и ходу этих испытаний я уже отношения не имею. Очутившись в ваших снах-полуснах, Палладио и Веронезе получают полную свободу действий.

«Соответственно, я свободы действий лишаюсь?» – успел лишь растерянно подумать Германтов, чувствуя как дурманит его аромат свечей. Однако Вера, управлявшая ситуацией, резко к нему приблизилась, обожгла взглядом и сказала твёрдо, хотя вполголоса:

– Я не могу их загнать обратно, в вечную аморфность бездействия, эксперимент вышел из-под моего контроля. – Ваше будущее, ЮМ, уже целиком зависит от них, в их поведении, раскованном ли, вызывающем, угрожающем, возможно, и прочтёте вы предсказание. И, – как ни в чём не бывало, спросила по-домашнему, ласково: – Хотите ещё торта?

– Спасибо, – машинально пододвинул тарелочку.

Так, у неё проблемы с психикой и…

Она окончательно сошла с ума, или оба мы сумасшедшие?

– Догадываетесь ли, Верочка, как они воспользовались своей свободой действий? – спросил он с обидой в голосе. – В продолжение того сна, когда они заявились в мою спальню, они на меня на тёмной мокрой улице накинулись с кулаками, повалили на мостовую и в кровь избили, сами даже в крови моей перепачкались.

– Правда? – в глазах Веры мелькнул испуг.

Впрочем, она быстро овладела собой и, слегка разведя руки, молвила:

– Кровь – это всего лишь улики жизни.

Ещё и укол?

– И что же ещё они соизволят отчебучить?

– Не знаю, – в глазах её опять промелькнул испуг.

«Она за меня или за себя боится?» – успел поймать мысль.

Боится, что эксперимент её наказуем?

«Принимать всё, как есть», – включился внутренний голос, и Германтов, подчинившись, будто бы очнулся от наваждения. И мгновенно позабыл об обидных сонных манипуляциях, возможно, самопроизвольных, а возможно, и впрямь навязанных ему Верой, о подсчёте уколов и презрении к самому себе, запутавшемуся в разных таких желаниях, в никчёмных прикидках тех или иных вариантов для продолжения своей жизни. И отступили недавние совсем тоска и чувство отвергнутости… Да и что он и Вера могли бы уже доказать друг другу? Ясно ведь, что она обречена на заточение в своём мраморном дворце, а он сейчас может лишь мечтать, любоваться, однако никогда не сможет коснуться пальцами этой шелковистой кожи; теперь исключительный удел пальцев его – клавиши ноутбука.

И не грех ли сетовать на этот удел?

Завтра, уже завтра – наяву – войдёт он в виллу Барбаро.

Под навесом плавал трепетный предвечерний свет.

Истомившиеся лагуна и острова готовились отдаться закату.

Русское пение под гитару доносилось еле слышно с набережной: «Две странницы вечных – любовь и разлука…»

Скользяще подошла, щёлкнув крышечкой телефона и сбросив его в кармашек жилетки, Оксана.

– Последние новости о крахе ватиканского Банка?

– Нет, романтический звонок. Московский знакомый неожиданно в Венеции объявился и свидание пытался назначить. Он почти олигарх, поселился в «Хилтоне-Киприани». Он на аукцион приехал.

– Олигарх приехал на такой скромный аукцион? – удивилась Вера.

– Я сказала – почти олигарх, к тому же он филолог, у него может быть нацеленный интерес.

– Что это за аукцион? – Германтов решил, что и ему всё-таки не помешало бы быть в курсе.

– На торги выставлены личные раритеты и бумаги Дианы Мочениго.