Владимир Романовский - Инсула

Рылеев глянул на Федотову, она подняла слегка брови, будто говоря, «Это действительно так и есть».

– Вы любите ходить по магазинам? – спросил Рылеев.

– А? Что?

Рылеев снова посмотрел на Федотову, а она чуть заметно повела плечом, будто говоря – «Ну что ты пристал к бабе. Я сама только в позапрошлом году перестала. Сословная привычка».

– Ну, хорошо, а что еще? – настаивал Рылеев. – Ну, например…

– Ну, короче, да, то есть нет, я не могу отсюда уехать. Это часть договора, – объяснила Амелита.

– Какого договора?

– С моим мужем. Боже мой, там написано, что он меня будет содержать и все такое, но только если я живу семь лет в одном и том же месте. Если я перееду в другую квартиру, или даже просто буду отсутствовать в городе дольше, чем три недели, я лишусь всех привилегий, типа, навсегда. Короче, он сволочь, конечно же, но в чем-то он по-своему прав. Мне так адвокат объяснил. Блядь…

Федотова сделала предупредительный жест. Амелита посмотрела на нее удивленно. Федотова показала на мальчика, но Амелита все равно не поняла.

– Не при ребенке, – сказала Федотова.

Мальчик, глядя в экран, согласился с Федотовой:

– Ага. Совсем охуела мамаша. Какой пример подаешь ребенку!

Рылеев настаивал:

– Подождите. Квартира – на его имя?

– Нет, – сказала Амелита. – На мое. Единственное в мире, что мне принадлежит. Мое имя. Знаю, звучит глупо. Короче, посмотришь на меня – не скажешь. Я, по моему статусу, должна буквально купаться в деньгах. Короче, смотрят на меня люди и думают – телка примелькалась, во всех театрах поет, в Милане, в Вене, в Лондоне. И в рекламе снимается. Да? Так думают. Боже, вы себе не представляете, через что мне нужно было пройти, чтобы достичь сегодняшнего положения.

Телефон в кармане у Федотовой мелодично звякнул.

– Але? – сказала Федотова. – Сейчас не время. … Я серьезно … Хорошо. – Прикрывая микрофон рукой, сообщила: – Прошу прощения, это моя тетя. Я сейчас вернусь.

Федотова заперла дверь в ванную, прислонилась к стене, вдохнула глубоко, прикрыла глаза. И сказала в телефон:

– Слушаю.

Голос Куратора констатировал:

– Ты нарушила правила.

– Я-то как раз ничего не нарушала, – возразила Федотова.

– Не спорь. Нарушила. И последствия грядут.

– Мне обещали, что ему никто не причинит вреда.

– А никто и не собирался.

– С того места, где я стояла, это выглядело несколько по-другому.

– Тебя предупреждали, Федотова. Всякое действие вызывает противодействие. Законы Ньютона не спят.

– Запрещаю причинять ему вред. Але? Слышите?…

– Возьми себя в руки, Федотова.

– Так, вот что. У каждого свое задание, и уговору следовать должны все, не только я. Я не желаю быть пешкой ни в чьей игре. И позвольте мне всех предупредить, что я не хуже других умею превращать жизнь тех, кто ставит мне палки в колеса, в сущий ад. Але? Але? … Еб твою мать.

Связь отключилась.

Федотова осела на пол, закрыла глаза, и прижалась к стене затылком.

Зураб Кипиани, степенный в манерах, пропорционально сложенный, импозантный мужчина лет двадцати семи или двадцати восьми, с достоинством брился перед зеркалом, заодно сдержанно любуясь натренированным своим телом с широкими плечами и узкими бедрами, обмотанными полотенцем. Дверь ванной комнаты стояла приоткрытая.

Из спальни раздался голос Евлалии:

– Зураб! Они говорят, что ты должен присутствовать на собрании жильцов. Мне пойти с тобой?

Зураб положил бритву на край раковины, открыл дверь и сказал спокойным голосом:

– Конечно, дорогая. Пожалуйста не кричи. Ты знаешь, я не люблю.

– Извини. Хорошо. Больше не буду.

Зураб снова взялся за бритву.

Через полчаса он в официальном костюме стоял в гостиной перед женой – красивой молодой женщиной со славянскими чертами лица, в фиолетовом брючном костюме и босоножках (по причине лета) под цвет костюму.

Евлалия сказала застенчиво:

– Прости меня. Дурацкая привычка – кричать через всю комнату.

– Ничего. Но впредь все-таки следи за собой.

– Хорошо.

Атлетический дворецкий подбежал с чашкой в руке.

– Ваш эспрессо, господин Кипиани.

– Благодарю.

Кипиани отпил эспрессо, глядя поверх головы жены. Дворецкий вежливо отошел в сторону. Евлалия извиняющимся тоном сказала:

– Ничего, что я этот костюм надела? Искала подходящее платье, но у меня все больше вечерние. Да и икры толстоваты.

Кипиани ответил не улыбаясь:

– Не волнуйся. – Он еще раз отпил кофе. – На какое время назначено собрание?

– Э … сейчас, сейчас…

Она открыла сумочку. Властным тоном Кипиани произнес:

– Любимая.

– Да?

– Часы у меня у самого есть. Просто назови время.

– … На десять часов?

– Десять, – произнес задумчиво Кипиани. – Десять утра, воскресенье. Эти люди не ходят в церковь. – Он отпил кофе. – Весьма прогрессивно с их стороны.

– Одна пара, кажется, евреи? – сказала Евлалия робко.

– У евреев тоже есть храмы. Боюсь, что данная еврейская семья – еврейская только по названию, и еврейские ангелы в данный момент безутешно плачут.

Он кивнул дворецкому. Тот подошел и взял у хозяина чашку.

– Ну, что ж, пойдем? – предложил Зураб. – А то мы здесь уже четыре месяца живем, и никого не знаем, кроме хача, который покупку оформлял, да банкира этого хмурого. Как-то не по-соседски это.

Он подал руку Евлалии. Два мощных телохранителя расступились, давая шефу с женой пройти к двери. Первый сказал:

– Желаю приятно провести время на собрании, шеф.

– Да, шеф, – подтвердил второй.

Зураб остановился на мгновение, задумался. Сказал, обращаясь ко всем —

– Такая безобидная старая карга была, да? Чего это ее замочили? Странно.

Второй телохранитель согласился:

– Да, шеф. Ворчлива бывала, и не очень вежливая, но вполне безобидная старушенция.

Зураб строго на него посмотрел и заметил:

– Не думаю, что ты будешь очень вежлив, когда доживешь до ее возраста, друг мой. Ты не из моих людей? Ты из агентства?

– Да, господин Кипиани.

Первый охранник что-то сообразил, посмотрел по сторонам, кинулся вперед и распахнул перед четой Кипиани дверь.

По задумке проектировщиков в обязанности конференц-зала Прозрачности входило поражать воображение. Огромный полированный стол в середине. «Молочница», кисти Йоганнеса Вермера, на стене.

Я. Вермеер. Молочница

Мраморный функционирующий фонтан у стены – уменьшенная, и почти точная, копия фонтана Треви в Риме.