Владимир Романовский - Инсула

Федотова задумалась, удивив этим Рылеева.

– Боюсь, что не очень близко, – сказала она наконец.

Кипиани кивнул и спросил у Вадика:

– А где, собственно, экономка Дашковой? Или компаньонка, не знаю точно. Зара, кажется? Где Зара? Все еще в здании?

– Кстати вот, – сказала Светлана. – Зара могла ее убить.

Этот вариант ранее всерьез не рассматривался.

Мальчик увлеченно нажимал кнопки большими пальцами. Из компьютерной игрушки раздались вдруг первые такты Хабанеры из оперы Джорджа Бизе «Кармен » .

– Зара едва по-русски говорит, – заметил Вадик.

Светлана усмехнулась, сказала саркастически:

– Да, это ей точно помешало бы. … Кстати, может она просто переодетая родственница, притворяется чуркой, волосы и брови покрасила – подумаешь! В городе сорок тысяч безработных актеров. Играть не умеют, зато изображают любые акценты, хоть региональные, хоть иностранные. Специальные курсы для этого есть.

Все у нас наперекосяк идет, подумал Рылеев. Вроде бы Светлана здравомыслием никогда не отличалась, и вдруг – вот. Нет, она, конечно же, не права. Но ничего абсурдного в предположении нет. Может, действительно родственники Дашковой? А Спокойствие еще не сказало своего слова? Просто совпадение по времени?

В этот момент дверь открылась и в зал вошла Зара. Все повернулись к ней и застыли. Зара, все еще плача, взяла курс на кресло у стола.

– Здравствуйте, Зара, – обратилась к ней Федотова.

Остальные спохватились и тоже стали приветствовать Зару.

Переждав шквал приветствий и соболезнований, Зара заговорила на чистом русском языке, с безошибочно питерскими интонациями:

– Извините. Никаких сил больше нет. Жить незачем. Просто незачем. Ни жилья, ни работы, ни бойфренда. Ничего у меня нет.

Возникла неловкая пауза.

Рылеев, стоя за креслом предположительного сына Амелиты, опомнился первый.

– Э, простите, Зара … Это не ваш сын?

– Что? – не поняла Зара. – Этот? Нет.

Мальчик, продолжая играть, сказал так:

– Да, щас. Пусть даже не мечтает. Умри, злобное чудовище! Умри, умри, падла! А, блядь…

Игрушка его сыграла несколько тактов из Похоронного Марша Фредерика Шопена (соната номер три) и замолчала.

– О Господи, – сказала Амелита.

– А я думала, что вы с Кавказа, – удивленно заметила Федотова.

– Ну я и есть с Кавказа, – сказала Зара. – Это что, преступление? Багратион, может, тоже был с Кавказа, а я в Питере с четырех лет. В школу ходила, потом … да … занималась … да … На улице я оказалась! Муж бросил. У меня ничего не было. Ни связей, ни диплома, ничего. Шаурму у лоточников пиздила. С тех пор видеть ее не могу. Мне нужна была работа, и нужен был угол. Дашкова взяла меня к себе. Я за ней ухаживала. Она заслуживала – прекрасный человек она была. Склочная и ворчливая только на первый взгляд. А сердце у нее было золотое. Мы с ней в Летний Сад ходили гулять. Она статуи очень любила, все мне про них объясняла, как и чего. И вообще очень умная была.

– А что с твоим акцентом сделалось, сестренка? – спросила Светлана. – В вестибюле забыла?

– Не наезжай, – сказал Вадик. – Всякий имеет право время от времени срезать углы. Не велика важность.

– Углы! – тут же загудела Светлана. – Ты, сука, целые кварталы срезаешь, а не углы. Зачем а вышла за тебя замуж? Ты мне всю жизнь изгадил.

Невозмутимый Зураб Кипиани произнес веско:

– Дамы и господа.

И все замолчали и повернулись к нему. Он поднялся со стула, сунул руки в карманы, и начал медленно, степенно прохаживаться по помещению, и говорить обстоятельно:

– К делам незначительным можно вернуться позже. Думаю, все согласны, что сейчас у нас два основных дела на повестке: личная безопасность каждого из нас и требование Спокойствия, чтобы мы отсюда выехали, продав квартиры. Я все еще не очень верю, что между этими двумя вещами есть связь, но допускаю существование такой возможности, и поэтому нужно подстраховаться. Если мы решим, что дело требует более глубокого расследования, чем то, что давеча провели власти, я мог бы попросить своих людей этим заняться. Они очень тщательно работают. – Он улыбнулся. – Углы не срезают.

В этот момент «Молочница » Вермера с грохотом упала на пол, тяжелая рама и стекло разлетелись на множество кусков и осколков. Светлана, Зара, Амелита и Евлалия вскрикнули. На мгновение присутствующие застыли, кроме Мими и мальчика. Эти двое поднялись и направились к обломкам и осколкам – посмотреть.

Мальчик сказал:

– Классно.

A Мими заметила:

– Капюшон красивый. Я тоже хочу такой. – Она повернулась к Цицерону. – Можно я возьму себе картинку? Она все равно испорчена.

– Не трогай, – велел Цицерон.

– Ну ведь не оригинал же это, – возразила Мими. Слово «оригинал» в ее исполнении прозвучало странно.

Не так проста, как кажется, подумал Рылеев, беспокоясь.

– Сядь, – велел Цицерон.

– Не, ну правда.

– Я тебе потом покажу сертификат, – пообещал Цицерон. – И лупу дам, рассмотришь подпись. Черт бы тебя побрал.

Разочарованная Мими вернулась к столу и села. Мальчик остался возле обломков.

– Не порежься там, – предупредила его Амелита.

– За собой следи, – огрызнулся мальчик. – Тебе худеть пора.

А неподражаемый Зураб Кипиани продолжал – таким тоном, будто ничего не произошло:

– Касательно второго дела, что тут сказать. Спокойствию нужно, чтобы мы съехали? А мало ли, что кому нужно. Это вмешательство в мою личную жизнь. Человек должен иметь возможность жить там, где желает, если у него есть чем заплатить, разумеется. Моей жене и мне наша квартира нравится. И район хороший. Зачем нам менять резиденцию? Зачем вообще кому-то, не только нам, отсюда съезжать? Ну, конечно, мы могли бы заключить со Спокойствием сделку, но цена должна быть приемлемой. Выгодной. Судя по тому, что вы мне здесь рассказали, дамы и господа, они не просто хотят выкупить наше жилье, они хотят аннулировать покупку, заплатив нам столько, сколько изначально заплатили мы. Принимая во внимание инфляцию, мы теряем таким образом около сорока процентов. В моем случае – чуть больше одиннадцати миллионов долларов. Это возмутительно. Это грабеж, дамы и господа. Всему есть пределы, даже наглости концернов.

С этим все были более или менее согласны, хотя сорок процентов – преувеличение, конечно же. Поэтическое.

Цицерон вынул из кармана пачку сигарет. Светлана Либерман тут же возбудилась.

– Ты что же, собираешься здесь курить? С ума своротил? Хочешь себя убивать – твое дело, но почему другие должны страдать?

Вадик попытался одернуть жену:

– Свет, ну, пожалуйста.

– Почему ты всегда на его стороне? – базарно загудела Светлана. – И никогда не становишься на мою сторону! Какой ты мужик? Видел бы мой отец, как ты ко мне относишься. Вот я ему пожалуюсь! Скажи своему дружку, чтобы он здесь не курил! Сейчас же скажи!