Макс Неволошин - Шла шаша по соше (сборник)

В июне нашему классу организовали поездку в Ленинград, Сопровождали нас Елена Ивановна и кто-то из родителей. Ехали в плацкартном вагоне. Ночью меня разбудил шёпот Эдика: «Вставай! Дел полно!» Он сунул мне тюбик зубной пасты. Измазали всех. Включая Елену Ивановну, родителей и себя. Чистым остался только Петя Солдатов – лучший ученик школы, будущий золотой медалист. Петя спал. В каждой руке он сжимал по выдавленному тюбику пасты. Утром Эдик первым «заметил» это. И заорал: «Вот он! Мочи его, пацаны!»

Нас устроили в каком-то пансионате и ежедневно гоняли на экскурсии. Обед выдавали сухим пайком. Булочка, яблоко и плавленый сырок. Мой друг нашёл сырку лучшее применение. Подложил его в мыльницу Лёше Карасимову. А мыло выбросил. Наутро важно было отследить момент, когда Лёша пойдёт умываться. Сырок к тому времени малость раскис, и полусонный Карась шикарно в него вляпался. Все немного посмеялись. Смеялся ли Карась, не помню.

B день отъезда в мужской туалет выстроилась длинная очередь. Ночью кто-то с помощью швабры измазал дерьмом все умывальники, кроме одного. А также все стены. К единственному умывальнику стояла очередь. Я понял, кто это сделал – без вариантов. «Зачем?» – спросил я Эдика. «Да откуда я знаю… – вздохнул мой друг. – Зашёл ночью отлить, смотрю – полный унитаз говна. И рядом швабра…»

Заключительную историю, связанную с Эдиком, я впоследствии прочёл у одного автора. Превосходного стилиста, виртуоза, гения – тогда, разумеется, запрещённого. То есть это бродячий сюжет. Ведь даже если б того автора публиковали, Эдик вряд ли читал бы его. У моего друга была масса занятий гораздо увлекательнее чтения книг. Итак.

С ранней юности или позднего детства моей обязанностью был вынос мусора. Я не знаю, почему. У мамы наверняка имелись какие-то соображения по этому поводу. Но спросить её, увы, невозможно. Досадно – как много интересных вопросов образуется к тому времени, когда задать их уже некому. В нашем доме за всеми, кроме младшей сестры, были закреплены те или иные обязанности. Например, отец, авиационный инженер, регулярно чинил смывной бачок унитаза. А я выносил мусор.

По степени отвратительности эта процедура уступала только хождению в школу. Мусоропроводов тогда не было. Даже слова этого вроде не было. А была такая избушка или сарайчик – один на пять дворов. С лестницей и «окном» наверху, куда надлежало опорожнить ведро. До сих пор морщусь, вспоминая зловонную смесь хлорки и пищевых отходов. Раз в неделю приезжал грузовик. У избушки открывалась стена. Два человека с угрюмыми лицами выгребали мусор. В ногах у них метались потревоженные крысы…

Однажды зимним вечером друзья ждали меня – играть в футбол. Никто из моих приятелей не любил хоккей, а в футбол играли все, даже зимой, неловко гоняя мяч тупоносыми валенками. Только у Егора Канатского не было валенок. Егор выходил на поле в массивных кирзовых сапогах. Играл он плохо, но с энтузиазмом. Когда делились на команды, с ним обычно возникала проблема. Никто не хотел играть против Егора. Короче, друзья меня ждут. А у меня – ежевечернее ведро мусора. И дорога неблизкая, а потом ещё обратно. Эдик говорит: «Тут в соседнем доме – открытый подвал. Выбросим туда и – ноги». Выбросили.

На первом этаже того дома жил дворник. И зачем-то пялился в окно. Мы потом этому дворнику устроили концерт по заявкам. Долго рассказывать, и так композиция на пределе. Дворник с фонариком спустился в подвал. Расшвыряв мусор, обнаружил… мою школьную тетрадь. С именем, фамилией и адресом. Когда я явился домой, меня ждали ведро, совок и две затрещины от отца.

С тех пор сгинула такая уйма лет, что даже приблизительную цифру мне боязно вспоминать. Но и теперь, выбрасывая письма или счета, где указан наш адрес, я рву их на мелкие части. Зачем? Ведь наш адрес легко найти в телефонной книге. Да и мусор я выношу строго куда положено. Здесь уместно какое-нибудь изящное размышление с оттенком фрейдизма. Жаль, ничего не приходит в голову.

Не менее занятно само происхождение школьных дружб. Сочиняя этот рассказ, я задумался: почему из множества детских физиономий ты выделяешь одну? Или она – тебя? Или это происходит одновременно? Вообще-то, нас в компании было четверо. Я, Эдик и ещё двое. Десять трудных лет мы продержались вместе, как мушкетёры. Но тех ребят я знал по детскому саду. Попав в один класс, мы естественно потянулись друг к другу.

А Эдик ходил в другой садик. И жил не очень близко. Почему же мы стали друзьями? Как это произошло? Не могу ни вспомнить, ни объяснить. Ну да, мы оба были тощими, закомплексованными мальчиками с неинтересной внешностью. Не имели успеха у девочек. Не любили высоких, плечистых и крепких жлобов. Но ведь этого мало, чтобы соединить людей на долгие годы…

Вчера я заговорил об этом с женой. Я знал, что у неё будет ответ на мой вопрос. Жена – кандидат философских наук и умеет, в отличие от меня, водить машину. Кроме того, она мастерски владеет фотоаппаратом Nikon D90. Кнопок и рычажков на нём больше, чем в автомобиле. Жена напомнила мне английское слово «chemistry». Оно переводится как химия (опять химия…). Но есть и другой перевод, который означает бессознательное влечение людей друг к другу. На уровне запахов, жестов, тембра голоса и так далее. Понятно, что в юности эта штука работает эффективнее, чем в зрелости, когда ей мешают жизненный опыт и старческий цинизм. Я легко согласился с женой и перестал думать об этом. Мне определённо везёт на умных женщин. Недаром я выношу мусор уже сорок (ох, вырвалась эта жуткая цифра!)… нет, тридцать с хвостиком лет.

Когда-то я работал школьным учителем – в селе за Волгой. Интересно, что когда говорят «за Волгой», обычно подразумевают менее цивилизованный берег. На другом берегу, в городе, жили мои родители и сестра.

Как молодому специалисту, мне полагалась комната в учительском доме. Условия там были на минус одну звёздочку. Но главное – туалет внутри. И родители далеко. В каком-то старом фильме озвучена правильная мысль о том, что родителей надо любить издалека. Чем дальше, тем сильнее. Я это понял лет с двенадцати. И с тех пор мечтал уехать куда-нибудь подальше. Сначала я уехал за Волгу, потом в Татарскую ССР. Затем в Москву, через пять лет в Германию и, наконец, в Новую Зеландию, дальше которой только Антарктида. Если меня спрашивают, отчего я уехал на этот край земли, я называю разные причины. Кроме, может быть, единственно верной. Мне хотелось посильнее любить родителей.

Жизнь в учительском доме напоминала бездарный любительский спектакль. Учителя – люди нервные, большей частью пьющие. Два-три года войны с малолетними подонками – и человек либо уходит, либо… Перемещается в другую, очень хрупкую реальность. Где работа – единственное, что можно (и даже хочется) терпеть. А больше – ничего. Почти ежедневно в одной из комнат вспыхивал скандал. Иногда с битьём лиц и посуды. И каждый вечер, чтобы обсудить это дело, ко мне заглядывал историк Николай с банкой разведённого спирта. Рядом с деревней находился спиртзавод, где у местных всё было прихвачено.