Павел Улитин - Макаров чешет затылок

5

Не могу я смотреть на эти изуродованные деревья. Или ерунда или табу. Или табу или ерунда. Эмиссар старой дамы оставил шпаргалку. Это выше моего понимания. Это ж какие-то железные люди. 8.4.66

Как это похоже на все остальное. Что-то часто о смерти. Что-то часто про гроб. Глыба, не нашедшая резец /все скупей и суше на привет/, придает значительность тому, что значительности не представляет. Климат менялся с каждым днем. Надо античную историю готовить, а у меня нашло, стихи пишутся и пишутся, что делать, а? С климатом менялось и отношение к искусству. Вставишь новые зубы, и тебя положат в гроб: знаешь, как будешь красиво выглядеть? Получишь диплом, вместе с дипломом туберкулез, и диплом вместе с тобой положат в гроб. Этими сберкнижками можешь оклеить мой гроб! Я буду шагать через нее, как через мебель! Со вкусом цитировалось, со вкусом. До свиданья без руки, без слова [48]. Идут, идут, идут на последний на важный редут. А на улице мальчик сопливый [49]ковыряет пальцем в носу. Мы встретимся там, где нет темноты. Будет только решетка и Ты.

Был тот человек мао-цзе-дунист, хоть и самой высокой и чистой марки [50]. А где доказательства? Тагер помнит. И Поляк помнит. Это они изучали Андрея Белого для вашего учебника современной советской литературы для 10 класса. Вот у них и спросите насчет краснокожей паспортины. И что взято и что прибавлено и что улучшено и что ухудшено и как вообще.

Но сам он не допускает амбивалентного отношения к чужой амбивалентности. И к Рабле и к Бахтину. А у читателя вдруг невольная симпатия к Вольтеру. А читатель вдруг соглашается с противниками Бахтина и Рабле. Чтобы изучить амбивалентность площадного слова, не надо ехать так далеко: во Францию 16 века. На любой улице у любой пивной на троих можно проследить все нюансы смехового аспекта мира. Но почему это народность и даже демократичность? Надо только обдумать. Постановка проблемы. Расстановка чужих мыслей. Ученый ум. Эпитет уничтожает существительное. Как раз тот самый случай. Так чем обогатилась русская литература в 1958 году? В чем же заключается все-таки великий вклад Франсуа Рабле и переводчика Любимова? Слова из 4 букв? «Жопа» во времена Рабле была амбивалентная, а сейчас у нас почему-то нет. Ну а насчет изощренной порнографии, так тут уж совсем ничего не понятно. Да, кстати, чем это она должна была мне понравиться? И почему эта книга должна стоять у меня на полке?

3

Запятая пропала. Неужели у меня нет копии с запятой? А может это и есть капризы? Ач-ч-ч чор-р-р, и рожон откуда-то выпал. Закопался, ну чисто закопался. Мура. Мусор. Погиб. Ну вот кажется тот самый звонок, который все перевернет. Вдруг кажется, что-нибудь такое, что сразу все-все отодвинет на задний план. И уж тогда, конечно, новая жизнь. На пустом месте. Чем хуже, тем лучше. Бзик. Только через тошно перечесть. Только через тошно. А спокойно. А не надо. А еще. А еще спокойней. Волноваться надо было раньше. Вот это и есть наш последний и решительный лист. Карабканье с датой в июле 62 года – это хорошо. Мы это перечитаем и успокоимся. Перечтем через тошно перечесть. Ладно, хватит, сам так умею. 4.4.66

И последняя дрожь, и боль, и остаток чувства совести, и то, что волнует кровь, и то, что не нужно для жизни потом, – боль никогда не утихнет. Карабканье на стенку у муравья, попавшего в ванну, а рука уже повернула кран. Вода уже хлещет, а муравей еще карабкается. У них начинаются высшие интересы.

ЗАПЯТАЯ КУДА-ТО ДЕЛАСЬ

Я ее переименовал и забыл во что.

4

И вдруг я поймал себя на том, что говорю себе про Тышлера те же самые слова, которые слышал в «Новом мире» про Устина Малапагина. Те же самые слова. Значит, те же самые эмоции? Значит, те же самые реакции? Значит, о нас думают то же самое, что мы о них? И об этом никому не расскажешь. Все время перед глазами пачки исписанных листов. Чужой труд. Слишком почтительное отношение к собственным извилинам. Пройдут года, настанут дни такие [51]. Вы будете читать пачки фотокопий, а мы будем мирно спать в могиле, а вам дай бог счастья, а вы пишите для себя свои собственные книги.

А ВЫ ПИШИТЕ ДЛЯ СЕБЯ СВОИ СОБСТВЕННЫЕ КНИГИ

Без меня!

Мишка Лермонтов, Колька Некрасов, Федька Достоевский: все свои!

Кто-нибудь из наших накололся? Нет. Значит вы не из тех, кого там называют нашими или то, что с вами произошло, не называется накололся.

Нога в ногу, все художники идут нога в ногу, а вы сидите и не идете нога в ногу. Почему вы не нога в ногу? Когда рядом с тобой играет такая шутовская сторона, поневоле замолчишь и наберешь в рот воды и никому ни слова. Да бросьте вы! Это еще хорошо, что на вы.

А там сразу с тобой на «да брось ты херовину!»

5

Еще раз и еще раз. Видно, только такие слова и такие тексты, к которым постоянно возвращаешься. 25.3.66

«Озеро в жаркий день» лишилось «Поплавка у Аксакова». Это был самый важный текст. Нечто тихомирно нейтральное, и вместе с тем, отоснилось, видно, навсегда. Не сапог же описывать. Зависит от количества перечитанных при этом страниц. А важней всего только слова, написанные на полях уже готовой книги. Так было покончено с озером.

Дерзкий незнакомец чем-то дорог. А последний переплет устарел.

Мы читаем в «Тайме» только про себя. Нам интересно только про нас. Откуда у них мой портрет? Я такого никому не давал.

Меня ждет Бэртон Стивенсон на улице Разина [52], а я занят черти чем. Один поворот телефонного диска [53], другой, третий. Она этого никогда не забудет.

Позабуду, вероятно, ваши милые черты. Тов. Сарабьянов и силовой трюк Б. Бродского в журнале «Вопросы философии». Вакхана – хана ли? Хана. Похоже на это. Странно, что там нет ничего существенно нового. Вам нельзя такие вещи читать. Но безаппеляционность иногда даже импонирует. Когда она льет воду на нашу мельницу. На эту воду страшно было смотреть, когда не умел плавать. Первый раз переплыл озеро с опасностью для жизни и в тайне от всех один. Это была победа. Но было страшно. Но мог и утонуть. Никто еще не утонул, когда научился плавать. Течение сносило со страшной силой. Волки гнались по заснеженному льду.

6

А потом с тобой заговорят на языке деревенского милиционера. Его купили вежливым разговором.

А с ними они не церемонятся. О самом важном никто ни слова, и я молчу. Будто ничего не случилось.

И все время какой-нибудь третий лишний. А я смотрел на лица их. И вдруг стало грустно-грустно. Вот такими же словами кто-то поносил твой скорбный труд, завещанный от Бога мне, грешному. А слова те же самые. Но как выразить противоположные эмоции? Но есть святые вещи, кроме личности художника. Есть уважение к искусству и презрение к халтуре, какой бы высокий замысел ни был. Но у меня совсем другие эмоции. Но я ненавижу ничтожество. Но меня тошнит от жалких потугов. Но я должен молчать. И я молчу. Я отдохну в другом зале. Я посмотрю еще раз на те картины, которые мне нравятся, и мне станет легче. Есть же все-таки, есть же, есть. Стоят, с ученым видом знатока хранят молчанье в важном споре. Только способ всех увидеть и со всеми поговорить. Тышлер – замечательный художник. Чем? 3амечательный своей монотонностью и утомительностью. Разве можно так о нем, он гонимый! Дай волю этим гонимым, и они перещеголяют своих гонителей. Они же еще более нетерпимы, чем их нетерпимые неприятели. Вам нравится, восхищайтесь, пожалуйста, только не требуйте от нас восторгов. Но вот теми же самыми словами заговорило Кондовое Хамство, и тут не умолчать, и тут ты обязательно влипнешь в разговор, и поймаешься на удочку. А тебя просто спровоцировали.