Александр Рыжов - Мобберы

– А вдруг она не догадывалась, о чём в нём говорится?

Профессор расплылся в улыбке:

– Насколько мне известно, княгиня Волконская никогда не совершала необдуманных поступков. Доверяя тайну свитка Веневитинову, а потом Пушкину, она знала, что делает. И Дмитрий Владимирович, и Александр Сергеевич, найди они это писание, получали возможность призвать под свои знамёна тысячи фрондёров, и николаевскую Россию могло ждать потрясение похуже того, которое устроили декабристы.

Синьор Тотти придал свитку прежнюю форму кожаного рулета и положил в коробочку.

– Что мы будем с ним делать? – спросил Хрофт.

– А что делать? – сказал Джим, приунывший оттого, что все их усилия были потрачены впустую. – Сейчас эти пароли никакой угрозы не представляют. Отдать их профессору для музея – и дело с концом.

Итальянец не верил своему счастью – даже тонзура его забликовала, как начищенный евроцент.

– Русские – самая добрая нация в мире, – проинформировал профессора Хрофт, и во вздохе его прозвучало метагалактическое разочарование.

Воскресным августовским вечером по Аничкову мосту шла девушка с каштановыми волосами. Шла себе и шла, держа в руке маленькую сумочку. На середине моста ей вздумалось достать из сумочки кошелёк и раскрыть его. Что и зачем она там искала, осталось неизвестным, но в результате неосмотрительного движения из кошелька под ноги девушке низринулся поток мелких монет: рублёвиков, пятидесятикопеечных, гривенников, пятаков… Растеряха присела и стала собирать свою рассыпанную казну.

Видевшие эту сцену прохожие только успели отвести от неё глаза, как спереди и сзади, под неукротимыми клодтовскими рысаками, зазвенело-зазвякало, как будто небесные хляби пролили на Фонтанку дождь из медно-никелевых кружочков. Трое-четверо… нет, пятеро… семеро… полторы дюжины молодых людей враз просыпали мелочь из кошельков, бумажников и просто из карманов. Монетки раскатились, подпрыгивая. Молодые люди бросились их собирать. Прохожие, чураясь чудаковатых раззяв, как чураются всего, что не поддаётся объяснению, бочком-бочком проходили мимо.

Рядом с девушкой-шатенкой свои монетки собирал вьюнош в больших очках, которые постоянно сползали с его тощей переносицы.

– Привет! – прошептал он, когда их головы оказались совсем близко. – Первостатейный сцен, правда?

– Правда, – ответила девушка так же тихо. – Я сама его придумала. «Каисса» – мой ник. Не знал?

– Нет. Я тут немного из игры выпал: Хрофту в обезьянник передачи носил да знакомых юристов подбивал, чтобы его от нар отмазать.

– А что с ним?

– Вышату избил, когда тому год условно дали… за взлом моей квартиры. Больше ничего припаять не сумели.

– Как не сумели? Он же человека убил! Там, во дворе на Кронверкском…

– Чем убил? Мазнёй своей? Несерьёзно… Пожурили немного и отпустили. Вот Хрофт и взбеленился. Чуть сам в тюрягу не загремел.

– Вот дурной…

– Где ты пропадала? Я звонил-звонил…

– В Финку на две недели ездила, там у меня симка другая была, поэтому и телефон молчал.

– Одна ездила?

– Нет, – ответила девушка, помедлив, – не одна. С Димой.

– Как у тебя с ним?

– Как выражается Хрофт, всё ок. Лучшего и желать нельзя.

– Что ж, рад за тебя. – Вьюнош подобрал последнюю монетку, поднялся, сунул руки в карманы шортов и, с ничего не выражавшим лицом, пошёл по мосту дальше.

Поднялась и девушка. Она на миг задержала взгляд на его сутуловатой спине, затем вспомнила о чём-то и двинулась в противоположном направлении. Как истые мобберы, они расстались, не попрощавшись. Словно и не знали друг друга.

Конец