Андрей Красильников - Санитарка

Толик плоховато знал слова да и не был особым любителем пения. Пока Марк старательно пел, он вырезал из подвернувшегося куска фекалий подобие хлебной буханки, чтобы при обилии выпивки создать видимость закуски. Когда Марк закончил пение, ему показалось, что кореш в одиночку хомячит неизвестно откуда взявшуюся закусь и попытался её отобрать. Толик же решил, что подельник хочет унизить его, испортив поделку. Завязалась борьба.

Тонко организованным милицейским натурам при взгляде на происходящее показалось, что на дне выгребной ямы задержанные не только пьют подозрительно жёлтую водку, но и пытаются закусывать куском мёрзлого дерьма, который отбирают друг у друга, что, собственно, и привело к взрывному рвотному рефлексу и временной утрате двух единиц личного состава.

Вскоре выяснилось, что впечатление от увиденного имело отдалённый эффект. Милиционеры стали как-то сторониться дружеских попоек. По результатам выполнения особо важных заданий всячески уклонялись от законных ста грамм. С удовольствием дежурили по праздникам и выходным. Приобрели репутацию законченных трезвенников, но на отрез отказывались объяснять непосвящённым причины, на это их подвигнувшие.

В тюрьму я попал на пятом курсе мединститута – по собственному желанию. В моё студенчество считалось хорошим тоном подрабатывать ночами в больнице: на младших курсах санитаром, после четвёртого года обучения – уже медсестрой. (Советские чиновники, видимо, не предполагали, что при кадровом дефиците в исключительно женской профессии появятся мужчины. Так и сохранилась в трудовой книжке запись: «Принят на должность медицинской сестры».)

Работа была почётной: студенты общались с настоящими врачами, наблюдали тяжёлых больных, помогали на операциях. Эмоционально делились потом впечатлениями на лекциях. К тому же преподаватели спокойно относились к опозданиям, если оправданием было дежурство в клинике. То есть врастание в профессию врача из санитарки через медсестру всячески приветствовалось в вузе.

Я тоже с первого курса подрабатывал: дворником, оформителем, охранником ВОХР и даже Дедом Морозом. А вот приблизиться к будущей профессии как-то не получалось. Не то чтобы я сильно переживал по этому поводу, но лёгкий намёк на начинающийся комплекс появился.

Счастье, как всегда, привалило внезапно. По «страшному секрету» однокурсник сообщил, что появилась вакансия ночной медсестры в тюремной больнице на левом берегу. Он уже работал там и козырем учреждения считал зарплату: в больнице платили в два раза больше, чем в любой городской клинике. Да, доплата шла «за вредность», потому как пациентами были воры, убийцы, насильники, тоже, как и их жертвы, имеющие право на медицинскую помощь. Меня эта специфика работы за колючей проволокой совсем не пугала.

Первые неприятные ощущения возникли, когда проходил ворота больницы: лязг металлических решёток, проверка документов, железный голос охранника. Всё говорило о том, что тут – граница свободы и неволи. Зона. Пусть больничная, но со всеми атрибутами тюрьмы.

Главная сестра встретила меня взглядом бывалой сотрудницы пенитенциарного заведения. На мгновение показалось, что и от меня ждет зековской «речёвки» с перечислением статей осуждённого – обязательный для заключённых ритуал при обращении к начальству. Но она абсолютно буднично перечислила, чем мне придётся заниматься, и сама провела по всем корпусам, где я должен был появиться в ночное время.

Вновь что-то неприятно завибрировало в организме, когда мы оказались внутри заведения. Кругом из-за решёток меня изучающе разглядывали. Оценивали. Я пытался уговорить себя, что они в первую очередь больные. Получалось не очень. Особенно, когда увидел, как в одной палате-камере развлекался заключённый-пациент. Имея огромный рост и такую же силу, он горизонтально вытягивал руки, и на каждой висли по два зека. Руки оставались горизонтально. Потом он несильно сотрясал своё тело, и кореша сыпались ему под ноги, так и не сумев разогнуть кувалдообразные верхние конечности. Заметив моё недоумение, главная сестра пояснила: заключённый – с впервые выявленным сахарным диабетом, в отделении – для подбора дозы инсулина.

– Фамилию всё равно не запомнишь. Она будет в листе назначений. А кличка у него Ваня-Люся, – пояснила начальница.

Осуждённый, поняв, что речь идёт о нём, подключился к разговору. После пары его фраз происхождение клички стало очевидным: каждое предложение заканчивалось присказкой «Е… ть твою Люсю». Сидел он по 206-й статье, или «хулиганке», как её обычно называли. Кого-то покалечил по пьяни.

И вот – у меня первая самостоятельная смена. Ночь. Холодный осенний дождь. Дорога – между корпусами. Какие-то тени кругом, кажущиеся зловещими. Стараюсь идти спокойно, но очень хочется бегом добежать до хирургии, где моё основное рабочее место. Всё как-то нереально, будто я сам про себя смотрю кино…

В отделении встречает любезный до подобострастия Сашка-санитар. Как и у других санитаров, у него «нетяжёлая» статья, он лоялен к администрации. Или – откровенный стукач. Предлагает с ходу начать вечерние уколы. Пока вожусь в процедурке с листами назначения, Сашка выстраивает нуждающихся. Нетерпеливо поглядывает на меня.

После нескольких неуклюжих попыток попасть иглой в тощий зековский зад, успокаиваюсь. Сашка сыплет блатными приговорками, сопровождая каждого больного характеристикой согласно его тюремному статусу. Он как бы дает мне понять, кто есть кто.

Расположив таким образом к себе, санитар незаметно перетекает в процедурку за моей спиной. И, продолжая регулировать процесс, шарит рукой под накрытым стерильным столом. Периферическим зрением вижу, что происходит. Но, не зная как реагировать, на всякий случай не реагирую никак. Оказывается, Сашка ищет ключ от сейфа, где хранится спирт. Выждав момент, он практически одним движением открывает сейф, сливает заветную жидкость, доливает емкость водой, ставит бутыль на место, закрывает… Уже из коридора докладывает, что здесь мы закончили.

– Неплохо начинается первая самостоятельная смена, – подумалось мне. Санитар с ходу тырит спирт. Судя по всему, готов и к другим сюрпризам, а впереди ещё вся ночь.

Тогда я ещё не знал, на что способен сам.

В терапии уколов было назначено гораздо меньше. Зато там появилась их новая разновидность – подкожные, для введения инсулина. После больших внутримышечных иголок тоненькие подкожные показались игрушечными. Плюс я старался держать в голове «инсулиновую особенность»: если обычное лекарство измеряется миллилитрами, инсулин дозируется международными единицами. Для него есть специальные миниатюрные шприцы. Но вот именно такого шприца почему-то не оказалось, когда вошёл Ваня-Люся.