Андрей Красильников - Санитарка

По адресу последнего вызова оказался рубленый вековой дом с деревянным конём на крыше, традиционным орнаментом наличников и большим амбаром сзади.

Паршин уверенно ступил в полутёмные сени.

– Доктора вызывали? – традиционно начал он.

– Ак вызывали, милок, вызывали… – неуверенно пропищала старушка, судя по виду, ровесница дома. – А ты-то кем будешь?

Виктора несколько задел прямолинейный вопрос. Видимый только ему ореол славы на мгновенье притух. Паршин скороговоркой объяснил про отпуск коллеги и, желая поскорее закончить рабочий день, предложил пожилой женщине… раздеться.

Ничего особенного в этом предложении, конечно, не было. Так делают все доктора, но… предварительно выслушав жалобы пациента, измерив давление. Некоторые могут даже пульс посчитать. Но, видимо, корона величия так сдавила мозги, что Витя серьёзно ошибся, перепутав алгоритм осмотра. И, что свойственно подчас молодым специалистам, не желая признавать ошибку, стал настаивать на своём предложении.

– Ак может, руки пока сполоснёте? – напряжённо предложила больная, пятясь задом в соседнюю комнату.

О-о-о! Она сразу поняла, в чём дело… «Ишь ты, зычара! Морда небритая! Терапевтом решил прикинуться… А то я терапевтов всех не знаю! Нет, касатик, шалишь! Со мной не пройдёт! Не таких видали! И, главное, с порога – „Раздевайтесь!“ Это где ж такому терапевтов учат? Знамо где!.. Понятно, чего ему надо!..»

Распахнув рамы, она ловко, как будто каждый день это делала, сиганула в окно и прямиком побежала в милицию.

Виктор вымыл руки. Достал из чемоданчика тонометр. Погрел в ладони металлическую мембрану стетоскопа. В это время в соседней комнате слышалась какая-то возня. Деликатно подождав несколько минут, Паршин окликнул хозяйку. Тишина. Чуть громче повторил вопрос. Снова ничего. Теряя терпение, заглянул в комнату и бабушки не обнаружил. Открытое окно наводило на мысль, что именно через него хозяйка почему-то покинула свой дом…

Дежурный милиционер серьёзно отнёсся к заявлению гражданки. Последнее время поступали сообщения о мелких кражах, хулиганстве, драках со стороны поднадзорного контингента. Но посягательство на половую неприкосновенность тянуло на особо тяжкое преступление, и дежурный немедленно выслал наряд по месту жительства почти потерпевшей.

Оперативники разобрались быстро. Вернули бабушку домой. Поблагодарили за бдительность. Пожелали здоровья и долгих лет жизни.

А вот у Виктора начались тяжёлые времена. Избежать общения в маленьком врачебном коллективе было невозможно. Да и не мог коллектив просто смотреть, как человек пошёл по наклонной. Нужно было бороться за него и помогать. Помогали долго, изощрённо и с явным удовольствием.

Спрашивали, мол, когда это началось? Ну, внимание к пожилым дамам. А что с ровесницами не так? А не длительное ли воздержание тому виной? А знает ли он меру уголовной ответственности? И как это соотносится с клятвой Гиппократа и кодексом советского врача?

Закончили воспитательный процесс после того, как Паршин сбрил бороду и подарил финку – головной убор из нерпы – психиатру, который ласково, но очень настойчиво предлагал ему консультации по поводу странностей сексуального поведения.

Произошло это в начале 60-х годов в далёкой пинежской деревушке. Главному герою – Ивану Николаевичу Пряхину, а тогда просто Ваньке – было лет восемь– десять, не более. Мать воспитывала его одна, и рос он пареньком довольно отчаянным.

Как-то поспорил он с другом, кто быстрее заберётся по стропилам гумна на самый верх. Сарай был ветхий. От влажного сена деревянное строение изрядно прогнило. Однако это нисколько не смутило пацанов. По команде они наперегонки бросились карабкаться по деревянным перекрытиям. Ванька вырвался вперед и был уже почти у конька, когда перекладина подломилась и он в один миг брякнулся в стог сена. Левую руку пронзила резкая боль, и слёзы сами собой брызнули из глаз. Запястье распухало на глазах, боль была страшная. И парнишка, понимая, что случилось что-то неладное, бросился домой.

Вернувшаяся с фермы мать обнаружила зарёванного Ваньку, который сидел у печки и придерживал левую руку. Она стянула с шеи платок, связала концы узлом и накинула на шею сыну, пропустив больную руку в образовавшуюся петлю.

«Побегай, пока засветло, к Митьке-костоправу. Неважная рука-то. Вона как раздуло. Может, он, чем поможет», – сказала женщина и грустно вздохнула.

Ванька выбежал из дома, удивлённый и обрадованный мирным отношением матери. Огорчало только, что до деревни, где жил местный лекарь, километров восемь и вернуться засветло вряд ли удастся. Это было бы полбеды, но единственная дорога шла через погост, который ребятня и днём старалась обходить из-за множества мрачных присказок на кладбищенскую тему.

Быстро миновав деревенское кладбище, Ванька вздохнул облегчённо и припустил к соседям. Там жил ветеран войны, прозванный односельчанами Костоправом за свою способность оказывать первую медицинскую помощь.

«Перелом», – коротко бросил Костоправ после осмотра.

«Тебе в район, в больницу надо. Тута гипс накладывать нужно», – добавил он степенно.

Услышав загадочное слово «гипс», Ванька собрался реветь. Но Костоправ успокоил его. Положил больную руку между двумя дощечками, перебинтовал её и проводил мальчика до калитки.

На улице тем временем стемнело. И как ни спешил Ванька, к леску, где располагалось кладбище, он подошёл в полной темноте. При виде силуэтов могил мальчик откровенно струсил, но продолжал осторожно двигаться вперед. С каждым шагом непонятный, а оттого ещё более ужасный страх нарастал. Ему казалось, что кто-то враждебно-таинственный пристально наблюдает за ним.

Откуда на входе у первых могил взялась лошадь, Ванька так никогда и не узнал. Когда задремавшая кобыла, потревоженная шагами, вдруг неожиданно тряхнула сбруей, напряжённое ожидание разрешилось в истошном вопле. Он, не разбирая дороги, со всех ног бросился в сторону, забыв о больной руке. Однако сам того не подозревая, свернул с основного пути на второстепенную дорожку. Туда, где днём мужики, копая могилу, накидали приличный холм земли.

Ванькины ноги одновременно врезались в препятствие, а тело продолжило движение в форме свободного падения в свежевырытую могилу. Вопль оборвался одновременно с глухим ударом тела о дно ямы. Ещё не понимая, где он, Ванька принялся орать с новой силой, почти обезумев от страха и неизвестности. Когда страх одновременно с голосом стали ослабевать, Ванька стал шарить здоровой рукой по сторонам и быстро понял, что он на дне ямы с вертикальными стенками. Догадался он также, что глубокая яма на кладбище называется могилой. Орать уже не было ни сил, ни голоса.