Виктор Пелевин - Смотритель. Книга 2. Железная бездна

Но я не мог ничего с собой поделать – какой-то угол моей души все еще считал ее живым человеком. Абсурд происходящего невероятно меня утомлял. Я не боялся, конечно, обидеть творческий коллектив Оленьего Парка – но я предполагал, что мое равнодушие может отпечататься в ее памяти.

В конце концов мне пришла в голову довольно странная идея. Я решил посоветоваться с самой Юкой – и получить, возможно, последний из ее безукоризненно мудрых советов. Разумно было узнать, как она отнесется к процедуре, которой вскоре подвергнется сама (хоть понятие «сама» применительно к ней вызывало сомнения, я все же хотел иметь чистую совесть).

Я поступил просто. Раз Ангел сказал «кошка», пусть так и будет.

Утром на следующий день я нашел портрет Никколо Первого с кошкой (та была редкой породы и напоминала лысую летучую мышь с крыльями на месте ушей), отнес его в лабораторию, поставил у стены – и попытался представить запечатленное на холсте существо во всех подробностях.

Сначала получалось плохо – но потом я вспомнил, что Никколо Первый давно стал частью моего ума, и образ его кошки должен сохраняться в глубинах моей памяти.

Это помогло. Глядя на рисунок, я без особого труда и пафоса вернул кошку к жизни – в нише, где прежде появился Киж.

Кошка женственно поглядела на меня и мяукнула – возможно, повторяя на своем языке ту самую жалобу на ужас существования, которой встретил меня Киж. Когда я попытался приблизиться к ней, она забилась в угол и зашипела. Я не стал навязываться – и отправился к Юке.

Она сидела возле окна у себя в комнате и читала (ха-ха). На ней было одно из тех странных женских платьев, что кажутся сделанными из обрезков – но стоят при этом целое состояние.

Как всегда, Юка словно ждала моего появления – и выглядела идеально. Прежде мне всегда мерещился в этом подвох.

– Ты совсем перестал меня навещать, Алекс, – сказала она печально. – Я чем-то тебя расстроила? Или ты еще занят?

– Это скоро изменится, обещаю, – ответил я. – Сейчас просто ответственный момент в моих занятиях… Прошу тебя, не надо об этом. Я к тебе по делу – нужен совет.

Я в двух словах рассказал о кошке, не упомянув, разумеется, что целью ее создания была разминка перед куда более важным для меня опытом.

– Не знаю, что теперь с ней делать, – жаловался я. – Просто стереть? Жестоко. С другой стороны, вряд ли это заметит хоть одна травинка во вселенной…

Как я и предполагал, Юка немедленно захотела увидеть кошку Никколо Первого.

Когда мы пришли в лабораторию, в стенной нише ее уже не было. Но Юка сразу нашла ее – кошка пряталась за картиной.

Юка несколько раз погладила ее, и кошка (видимо, признав в ней родственную душу) замурлыкала и стала тереться головой о ее руки. Меня она к себе по-прежнему не подпускала.

– Ты не можешь просто так ее уничтожить, – сказала Юка.

– Позволить ей бегать по коридорам Михайловского замка я тоже не могу, – ответил я. – Нам тут не нужны привидения. Это кошка Никколо Первого. В некотором смысле она сакральное существо. Таких либо обожествляют, либо усыпляют.

– Проблема в том, – сказал Юка, – что ты не можешь ее усыпить. Ты нарушишь один из пяти обетов своего ордена – не отнимать чужую жизнь без крайней нужды.

Юка была права. Об этом я не подумал. Мне никогда не пришло бы в голову лишить жизни встреченную на прогулке кошку или залетевшую в окно муху – но я отчего-то не распространял это правило на результаты своих опытов. Может быть, дело было в том, что созданное подобным образом существо не казалось мне в полном смысле живым… Но как тогда я могу приниматься за сотворение Юки?

Она словно чувствовала мои мысли.

– Удивительно, мой милый, – сказала она. – Даже преступники, помнящие только о наживе, планируют, как будут избавляться от трупов. А ты не подумал, что будешь делать с живым существом, которое обретет дыхание и плоть. Это должно отучить тебя от замашек всемогущего творца. Комплекс Элохима лечится только второй бритвой Оккама.

– А что это, кстати, за вторая бритва? – спросил я. – Давно мечтаю узнать.

– Не следует создавать новые сущности без любви. Все, что ты натворил, останется с тобой навсегда – хотя бы в виде укоров совести… Новое живое существо можно вызывать к жизни лишь тогда, когда ты уверен, что сможешь надолго согреть его теплом своего сердца.

Я понуро молчал, глядя на кошку, трущуюся о ее запястье. Слова Юки так глубоко проникали в мою душу, что я забыл на минуту об Оленьем Парке. Со мной опять говорила моя Юка…

И тут это произошло. Как только я ощутил забытое доверие, как только я вспомнил ту Юку, что была рядом в счастливые дни моего неведения, я понял, что никто не сумеет отговорить меня от задуманного – даже она сама. Вторая бритва совершенно точно не была мне страшна. Моей любви хватило бы навечно.

– Как же нам быть? – спросил я.

Юка соображала почти минуту.

– Почему бы не трансмутировать ее, не отнимая у нее жизнь? Плавно превратить в какое-нибудь другое живое существо, у которого не будет такого сакрального значения. Ты сумеешь?

– Наверно, – сказал я. – Надо попробовать.

– Тогда трансмутируй ее… Ну, скажем, в морскую свинку. Морскую свинку – в мышку. Мышку – в пчелку. А пчелку потом можно будет отпустить – и забыть о ней.

Я сообразил, что перед тем, как вложить эти слова Юке в рот, медиумы Оленьего Парка перерыли гору литературы и проконсультировались со своими шивами, а может, и вообще связались с кем-то из Ангелов – и этот совет содержит не только способ выпутаться из затруднительной моральной дилеммы, но и практическую последовательность действий. Ее следовало воплотить самым буквальным образом.

Юка была права. Превратить вызванную из небытия кошку в морскую свинку можно было без всяких укоров совести – и мне это сразу удалось: я хорошо помнил, как свинки выглядят.

Свинка послушно стала мышкой, мышка побежала прочь из ниши, и мне удалось настичь ее лишь у самой стены, откуда она продолжила свое путешествие уже в виде пчелы, в спешке получившейся у меня не слишком хорошо: я не столько увидел это, сколько почувствовал по негодующей отдаче Флюида.

Но здесь уже ничего нельзя было поделать – пчела вылетела в открытую форточку, и связывавшая нас невидимая пуповина прервалась.

Мы с Юкой отправились гулять в дворцовый парк.

Дул свежий ветер. В аллее не было никого, кроме усатого садовника в мундире с двумя рядами блестящих пуговиц. Он лихо накалывал опавшие листья на пику с длинным гвоздем. Я подумал, что это усатое чудо – наверняка далекое эхо какого-то древнего воинского ужаса, не сумевшего воплотиться в нашем мирном измерении никак иначе.

Мы устроились в белой беседке на берегу пруда.