Виктор Пелевин - Смотритель. Книга 2. Железная бездна

Я вспомнил таинственную надпись на фронтоне Михайловского замка – «Дому Твоему подобает Святыня Господня в долготу дней». Теперь в моем доме действительно появится эта святыня, думал я, закручивая весь доступный мне Флюид в невидимый вихрь вокруг стоящей у ограждения Юки, и пусть она остается со мной всю долготу моих дней… Что еще, как не любовь, мог иметь в виду Павел?

Вторая бритва Оккама по-прежнему меня не пугала. Если я был уверен хоть в чем-то, это в своей любви.

Юка поглядела на меня.

– Почему ты в шляпе?

Я засмеялся, снял треуголку Павла и убрал ее под стол, откуда перед этим вынул. А потом показал Юке пустые руки. Треуголка вернулась в футляр в моем кабинете – туда, где лежала минуту назад. Невозвращенец Менелай был бы доволен… Впрочем, с треуголкой такие фокусы проделывать было просто из-за скрытых под ее сукном резонаторов.

– Я хотел исполнить твое желание, – ответил я. – Сделать для тебя то, что тебе хочется. Но ты захотела такого, что золотая рыбка сошла с ума.

На самом деле золотая рыбка никогда не чувствовала себя лучше. Все было уже сделано.

По сравнению с сотворением Кижа это оказалось настолько легким делом, что в первый момент я испугался. Может, я упустил что-то важное? Я почти не заметил отдачи Флюида.

Все, однако, было в порядке. Просто требуемый шаг оказался таким крохотным, что практически не ощущался. Но как бы мал он ни был, он уже разделил причал и палубу уходящего в море корабля. Юка теперь существовала сама по себе – и ни один из медиумов Оленьего Парка больше не имел к ней отношения.

Я подошел и обнял ее.

– Ты вернулся, Алекс, – прошептала она. – Интересно, где ты пропадал все это время?

– А где была ты? – спросил я. – Ты думаешь, тебе известно?

– Я не думаю, – улыбнулась она. – И не буду думать больше никогда. Я буду подставкой для твоей черной шляпы…

– Спасибо, – сказал я. – Фашисты у нас уже есть.

Через полчаса мы ушли с террасы и провели вместе прекрасную ночь. Но когда я уже засыпал, она вдруг спросила:

– А что такое Святыня Господня в долготу дней?

Я вздрогнул. Я был уверен, что не произносил этих слов вслух. Но Юка стала реальной именно в тот момент, когда я про них вспомнил.

– Почему ты спрашиваешь?

Она пожала плечами.

– Просто пришло в голову. Это ведь надпись на доме, где мы живем. А я не знаю, что она значит.

– Об этом до сих пор спорят теологи, – сказал я.

– То есть ты тоже не знаешь, – вздохнула она. – Спокойной ночи.

Только утром я начал понемногу понимать, что натворил.

Юка сказала мне с соседней подушки:

– Алекс, ты умеешь толковать сны?

– Тебе что-то приснилось? – спросил я.

Юка кивнула.

– Мне снилось, что я такое веселое крылатое существо…

– Ты такая и есть, – сказал я.

– Не перебивай… И я гляжу в чьи-то огромные глаза… Словно изнутри большого стеклянного бокала. И отвечаю на какой-то сложный вопрос. Я радуюсь, что могу так хорошо и складно ответить, но постепенно понимаю, что меня создали именно для того, чтобы я на него ответила, и, договорив до конца, я тут же исчезну – поскольку я и есть ответ. Но мне совсем не грустно. А наоборот, легко и весело. И немного жалко того, с кем говорю, потому что он и есть вопрос, на который я отвечаю. И когда я кончусь, он никуда не исчезнет, а так и будет задавать и задавать себя дальше… Но другого ответа уже не будет.

– А кто это был? – спросил я.

– Алекс… Это был ты. Только какой-то старый и мудрый. И ты плакал. Что это значит? Наверно, все из-за вчерашней пчелы?

– Мои учителя уверяли, – ответил я, стараясь говорить небрежно и весело, – что сны никогда не означают чего-то отличного от них. Они означают лишь сами себя. Именно в этом их прелесть. Привычка искать в сновидении смысл – это психическая уринотерапия. Сон – это просто сон. И ничего больше.

Юка кивнула – как мне показалось, недоверчиво.

– Лучше скажи, – продолжал я, – отчего ты раньше никогда не рассказывала про свои сны?

Юка нахмурилась.

– Мне раньше ничего не снилось, – сказала она. – Ничего, что я могла бы вспомнить. Почему?

– Чистая совесть и хорошее здоровье, – отшутился я.

Но я понимал, почему раньше ей не снились сны. Раньше, как только я засыпал, она исчезала. А появлялась, когда я просыпался и опять поднимал на нее глаза.

Мне захотелось побыть одному, и я ушел к себе.

Раньше это было так просто: побыть одному. Но теперь, чем бы я ни пытался заниматься, Юка заслоняла мне все. Мысль о том, что она сидит в своей комнате одна – на самом деле одна – и думает о чем-то, уже никак не связанном со мной, не давала мне покоя.

Странно, но, когда я был полностью уверен в ее реальности, я никогда не задумывался, чем она занимается в одиночестве.

Наверно, теперь я чувствовал себя ответственным за все, что с ней может случиться. И еще за то, что она может натворить. Мне казалось, она обязательно выкинет что-то дикое и ее нельзя оставлять одну.

А если она, как Киж, сочтет бытие мукой – и действительно удавится на своем зеленом шнуре, как пугал меня ее авторский коллектив?

В общем, не прошло и нескольких часов, как я отправился к ней в гости.

Предчувствие меня не обмануло.

Юка сидела на полу, а перед ней лежал золоченый Франклин, прежде стоявший в ее гостиной. Это была дорогая дворцовая модель, инкрустированная драгоценными камнями. Но Юка оказалась безжалостна, как ребенок, – Франклин был разобран на части, а кое-где просто разломан. Инструментами ей послужил обычный столовый прибор; вилка и нож из мягкого серебра были сильно погнуты.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Смотрю, что у него внутри, – отозвалась Юка.

В разломе на животе Франклина виднелась большая белая коробка с эмблемами элементов.

– Ты его убила, – сказал я.

Словно услышав, голова Франклина моргнула золочеными веками и тихо пропела:

– Пигманцы пигманцы пигманцы чигиринь… Кидаяки кидаяки кидаяки цидилинь…

У головы свистело в горле, но в мелодии все равно были красота и тайна. Я не понял, то ли это Франклин пел на неизвестном языке, то ли Юка так повредила его механику, что он стал путать звуки и слоги.

– Его нельзя убить, – сказала Юка. – Он не относится к живым существам. Это музыкальный механизм. Обеты на него не распространяются.

– Может быть, это святотатство, – предположил я неуверенно.

– Не думаю, – ответила Юка. – Он мне такое тут напел, что вполне заслужил.

Она была права, на ее Франклине стояла маркировка «+22+», а это означало, что он поет песни для взрослых, побуждая их к решительности в любодеянии. Таких держали обычно в клубах ночных знакомств, и я даже не представлял, зачем его установили в комнате Юки. Наверно, кто-то заботился таким образом обо мне… Но раньше по понятным причинам Франклин для Юки не пел.