Виктор Пелевин - Смотритель. Книга 2. Железная бездна

Парадокс, однако, заключался в том, что эту ношу никто на меня не взваливал. Ноша и была мной. Ее никто не нес – она несла себя сама, и сама себя тяготила. И за вычетом этой вывешенной неясно куда кишечно-мозговой петли в форме бесконечно думающей о себе восьмерки, я не отличался от цветка ничем, кроме того, что не ввинчивался головой в компост из разлагающихся трупов, а имел временную возможность скакать в пустоте над ним.

Чем пристальнее я вглядывался в простую душу цветка, тем больше понимал про себя. Мне не нужна была ноша, которая была мною. Совсем. В этом заключался какой-то неприличный парадокс – и словно бы попытка уйти от человеческой ответственности.

Я попытался хитро обидеться на того, кто повесил на меня такую ответственность, но тут же понял, что «человек» и есть вешалка для нее, и глупо будет вешалке жаловаться гардеробщику, что на ней висит шуба, если именно для шубы вешалку и сделали.

Тем более, додумал я, когда видение уже исчезло, что даже не сообразишь сразу, кто на кого жалуется – шуба на вешалку или вешалка на шубу, а гардеробщика вообще не встречал никто и никогда.

– Странно, – сказала Юка, возвращая мне шляпу.

– Что странно? – спросил я, убирая ее под стол.

– Пытаешься понять что-то про цветок, а понимаешь про себя…

Когда Юка ушла, я в очередной раз задумался о том, что натворил, вызвав ее к жизни – наш опыт очень этому способствовал.

У нее тоже была теперь эта мозговая петля, эта тяжелая шуба на вешалке, показавшаяся мне таким отвратительным бременем. А раньше на этом месте не было никого, кто мог сказать про себя «я». Прежняя Юка совершенно точно не могла понять ничего «про себя».

С другой стороны, она вполне могла произнести фразу со словом «я». И много раз произносила. Так была ли на самом деле разница?

Наверно, раньше она походила на цветок, а теперь я приделал к нему корень. Когда мне пришла в голову эта мысль, я даже смахнул слезу.

Мне казалось, я вот-вот пойму про нее что-то важное – стоит лишь увеличить напряжение мысли. Но это было иллюзией – спазмы ума не вели никуда. Я чувствовал себя бегуном, поднятым над дорогой: хоть я перебирал ногами, бега не получалось.

Во всяком случае, в переносном смысле. В прямом же мне приходилось бегать все быстрее – Юкино любопытство было неутолимо.

Когда в разговоре с ней я обмолвился про часовню Кижа, я предполагал, что она проявит к моим словам умеренный интерес (сам я не собирался в обозримом будущем духовно окормляться у ссыльного полковника). Но того, что произошло, я не ждал никак.

– Немедленно! – закричала она. – Идем туда немедленно!

Я не стал возражать. Любое совместное времяпровождение было мне в радость – оно избавляло от сомнений и страхов по ее поводу.

Для этого похода Юка переоделась в строгое и торжественное платье – черное с белым: можно было подумать, она собралась принять посвящение в культ Кижа. Я решил высказаться по поводу ее постоянных переодеваний – и нам хватило этой темы на всю прогулку по длинной галерее в другой конец замка.

– Кто-то из монастырских писателей, – сказал я, – заметил, что у трезвого художника не должно быть никаких проблем с изображением женской психологии. Достаточно описать, в каком женщина платье.

Я просто сочинил это, сославшись на Corpus Anonymous , но вполне могло быть, что кто-то из писателей действительно дошел до этой несложной мысли.

– О! Заметил платье, – улыбнулась Юка. – Спасибо, милый.

– Я вообще наблюдателен.

– Между прочим, – сказала Юка, – это действительно глубокая мысль, только я не уверена, что ты понимаешь ее сам.

– Где уж мне, – ответил я.

– Вернее, ты понимаешь ее в обычном мужском ключе – дескать, на уме у женщин одни тряпки, чего там еще может быть… Но я думаю, что писатель имел в виду другое.

– Что?

– Женщин называют прекрасным полом. Они привлекательные существа, в этом их сила и проклятие. Красиво и со вкусом одеваясь, женщина делает себя сильнее – и это не пустяк, а очень серьезная вещь. Целые империи рушились от этой силы. А поскольку красота всегда артистична, женщина доводит эффект до предела, как бы сливаясь со своим нарядом – и проецирует вовне предполагаемые им свойства. Это как воин. Если в руке копье, он будет действовать одним образом, если меч – другим.

– Понял, – сказал я. – Сейчас на тебе простое и строгое платье, к которому подходят серьезность, наблюдательность и недюжинный ум, да?

Юка с улыбкой кивнула.

– А до этого на тебе было платье в сиреневых бабочках, – продолжал я, – и ты сама казалась смеющейся бабочкой. Ты ни за что не выдала бы в это время такого аналитического рассуждения. Но все равно мне кажется – Киж что-то потерял.

Сказав это, я поморщился, вспомнив отвратительный эпизод в лаборатории. Но Юка, к счастью, ничего не подозревала – у меня хватило ума ей не рассказывать. Только вот хватит ли его у Кижа, подумал я с внезапной тревогой…

– Можем вернуться, – сказала Юка. – Я переоденусь в сиреневое.

– Не стоит, – ответил я. – Ты ведь красиво одеваешься не для Кижа, а для меня? Во всяком случае, мне хочется в это верить… К тому же мы пришли. Вот Лаокоон.

Даже одной мысли о Киже было достаточно, чтобы серьезно исказить восприятие. Змееборец с сыновьями выглядел сегодня как-то двусмысленно – и показался мне небритым после долгого запоя Тиберием, блуждающим в джунглях похоти вместе со своими любимчиками: те еще вкладывали в происходящее эмоции, но сам Тиберий, уже вконец пресыщенный, лишь отпихивался с отвращением от толстых кривых гениталий, направленных на него со всех сторон.

– И где же часовня? – спросила Юка, оглядывая статую.

– Я не знаю. У меня только ключ… Тут должен быть замок.

Мы некоторое время разглядывали статую, а потом Юка сказала:

– Да вот же. На самом видном месте.

Она указала на медную пластинку со словом «Лаокоон». Все буквы «о» в этом слове выглядели одинаковыми черными кружками – но одну окружали мелкие царапины. Я приставил к ней ключ, надавил на него – и он погрузился в пластинку.

Я почему-то ожидал, что статуя сдвинется с места – но вместо этого отодвинулась часть стены рядом с ней, и между двумя фальш-колоннами, выделявшимися своей неуместностью, образовался проход шириной в дверь.

Из этой черной дыры чуть потянуло погребом. Я увидел на обнажившемся полу медную букву «Ф» и понял, что делать.

Сосредоточившись, я собрал перед собой волну Флюида и направил его в комнату, как бы ощупывая пространство. Внутри что-то сразу поддалось – там зажегся свет, и послышалась тихая органная музыка. Даже воздух за несколько секунд потерял свою затхлость. Видимо, это место часто посещали Смотрители прошлого, и оно хорошо понимало их язык.