Вячеслав Малежик - Герой того еще времени

– Простят, простят… Смотри, сколько у тебя свободного времени появилось. Напиши что-нибудь.

– Напиши… Ты же знаешь, пока я не выпущу свои песни, у меня новые не получаются.

– Вячеслав, вы же хвастались, что стали писателем. Вперед, мой друг.

– Да что-то и не знаю… О чем писать?

– А вы за стол-то садитесь, садитесь. И хватит себя жалеть. Пойдите, примите душ; глядишь, вода все дурное настроение смоет.

Я нехотя поднялся с дивана, на котором лелеял свою лень и зализывал глубокие раны, нанесенные мне нерадивым организатором концертов в Сибири. Вода действительно оказала на меня положительное воздействие, и я сел к столу и взял ручку.

– Ну что, барин? Вот вы тут как-то возмущались, что в кинематографе много неточностей в описании быта, одежды, причесок. Песни неправильно поют, гитары с неправильными «подтягами» струн играют. Поделитесь своими воспоминаниями, опишите ваше детство, игры, привычки, забавы.

– И напишу…

Наверное, нужно обладать диковинной фантазией, чтобы, разглядывая чудовищных стеклянно-железобетонных монстров, нахально расположившихся у Белорусского вокзала в устье двух улиц – Лесной и Бутырского вала, разбудить в себе сладкую истому воспоминаний. Воспоминаний, связанных с детством, когда еще не задумываешься, почему булочная на углу Лесной и 1-го Лесного переулка носит странное название «Котяшок», хотя во дворе пацаны тебе объяснили, что значит это слово.

Еще не понимаешь, что метро «Белорусская»-радиальная совсем рядом, а метро «Белорусская»-кольцевая или новая станция – чуть дальше, но тоже рядом. Еще никто тебе не объяснил, что белокаменная церковь, которая, как бы сейчас сказали, венчает архитектурный облик площади одного из вокзалов столицы, старообрядческая и что она мирно сосуществовала с другими традиционными храмами Москвы.

В этой церкви были какой-то склад, мастерские, а в одной из комнат жила семья моего одноклассника Кости Шевелева. Комнатка была маленькая, когда-то это была дворницкая, да и семья Кости была маленькая: он сам и его мама, работавшая на неприметной низкооплачиваемой работе. Рассказ мой будет, собственно, не о Косте, он просто вспомнился мне при описании района Белорусского вокзала.

Мой одноклассник был вызывающе беден, тих и неприметен. Он запомнился тем, что при всей бедности семьи Шевелевых, когда не в чем было пойти в школу (пальто его могло посоперничать разве что с шинелью Акакия Акакиевича Башмачкина), вдруг явился в класс, а мы тогда учились в четвертом, с портфелем и ластами для плавания. В ближайших переулках 142-й школы не наблюдалось ни одного бассейна, и даже завалящего моря невозможно было обнаружить при тщательном осмотре местности. Костя на два дня стал нашим героем. И никто к нему уже не относился покровительственно, но к третьему дню он устал быть центром внимания и оставил ласты дома.

Так вот, если бы я снимал кино, то можно было бы, понаблюдав за перемещениями длинноногих красавиц на этажах архитектурных чудовищ, а затем, расфокусировав кадр, уйти в изображение картин старой послевоенной Москвы. Можно было бы показать деревянные и каменно-деревянные домики, что сейчас встречаются лишь где-то в предместьях областных городов. Дворы, которые были заполнены сараями, зачастую украшали палисадники с георгинами и золотыми шарами. А сараи были своеобразными кладовками семей, живших в Лесных переулках. Эти строения отделяли дворы домов по четной и нечетной сторонам улицы друг от друга. Зачастую они срастались и образовывали целую «страну», в которой мы гоняли по крышам в казаки-разбойники.

Все жили тесно, и поэтому ребята, и я в том числе, большую часть времени торчали на улице. Футбол, хоккей, лыжи и санки – во все это играли между колес автомобилей и ног пешеходов. В футбол мы гоняли в переулке на асфальте, и поэтому техника, футбольная техника, у нас была на высоком уровне. Мяч скакал по асфальту, как блоха, и его надо было все время прижимать к мостовой. При появлении автомобиля кто-то кричал: «Колеса», и все замирали на месте до команды «отбой». Никто под машину не попал, но на меня наехал однажды велосипедист, и я крепко приложился головой об асфальт. Успокоило то, что велосипедист приложился крепче, да еще и велосипед заработал пару «восьмерок» на колеса. Публика, населявшая квартиры Лесных переулков и наблюдавшая этот матч, проводила форварда Малежика домой и сдала с рук на руки причитающей маменьке.

А жили мы, повторюсь, тесно, даже очень тесно. Я родился в роддоме имени Н. К. Крупской, что рядом с Лесной улицей. И, как говорят, до шести месяцев орал как оглашенный. Что в моем организме находилось в дисгармонии, не знаю, но в итоге я принудительно развивал и закалял свои голосовые связки. А в шесть месяцев через пупок вышло что-то твердое и черное, и я выздоровел. Матушка сказала, что это было вредительство, но меня Бог уберег, и я продолжил расти и развиваться в 4-м Лесном переулке, в доме № 3, в квартире № 1.

Комнатка, в которой я прожил свои первые годы, была одной из пяти, что находились в коммуналке на втором этаже. Хотел написать, что творческой интеллигенции у нас не было, но вспомнил, что соседка тетя Галя (взрослая уже женщина) была дочкой Александры Васильевны. А Александра Васильевна…

А Александра Васильевна Воронова училась в женских гимназиях при царе-батюшке и всячески это подчеркивала. Она была сильно пьющей гражданкой и в состоянии подпития постоянно указывала на свое интеллектуальное и родословное превосходство над соседями. Убираться в комнате и в местах общего пользования было ниже достоинства Александры Васильевны и тети Гали.

Дверь в их комнату перекосило, и она все время предательски открывалась. Тетя Галя вернулась с войны с дочкой Светой на руках, как-то ее кормила-растила, но с зовом организма справиться не могла. Как рассказывала моя старшая сестра, тетя Галя приглашала к себе кавалеров, отправляла Светку погулять на улицу и предавалась любовным утехам практически при открытой двери. Баба Шура спала рядом, забывшись тяжелым алкогольным сном.

– Мы с Галкой (это ее соседская подружка – Авт .), – продолжала сестра, – отправлялись в коридор и сквозь дырки в стене смотрели это «реалити-шоу». Поэтому мы не нуждались ни в какой дополнительной sex-информации.

Квартира тети Гали располагалась сразу справа от входной двери. А напротив Вороновых жили дядя Ваня Шапка и его жена тетя Надя. Тетя Надя была торговым работником и очень ярко одевалась, хотя мне трудно судить, насколько это было эстетично с точки зрения вкуса. Во-первых, я был маленький, и в моей памяти сейчас этакий салат оливье из собственных наблюдений и рассказов сестры и матери. Во-вторых, я был пацан, и описываю наших соседей по своим более поздним впечатлениям, когда мы, съехав из дома № 3, приходили туда в гости. Но тетя Надя в ярком халате из материала (думаю, трофейного), раскрашенного крупными цветами, с высокой, как тогда говорили, шестимесячной прической хорошо сохранилась в моей памяти. Она курила и была, наверное, первой женщиной, которую я наблюдал с папиросой.