Вячеслав Малежик - Снег идет 100 лет…

– Юлиан, – начинал задираться Вадим, – вчера читал вашего хваленого Пастернака. Не зря его фамилия переводится как «хрен»… Полная туфта.

– Как ты смеешь так говорить о великом советском, даже русском поэте! – моментально заводился Бортников. – Как можно говорить так о человеке, написавшем:

И старший научный сотрудник Ю. А. Бортников декламировал наизусть стихи Бориса Пастернака. Панкратов, довольный, что Юлиан клюнул на его наживку, слушал с нескрываемым удовольствием. Когда Юлиан Александрович закончил, Вадим встал и, взъерошив волосы, дал ответку:

– Вы, Вадим Сергеевич, занижаете планку, заигрывая с плебсом.

– А плебеи – тоже люди, вот что я вам скажу, – подливал масла в огонь Панкратов. – А еще я хотел спросить – откуда вы знаете стихотворение, не опубликованное в печати?

– Это не ваше дело.

– Вы сядете за публичное чтение запрещенной литературы.

– А вы сядете за то, что ее слушали и не донесли…

– Кто сказал, что не донесу? Сейчас напишу заявку на местную командировку и пойду доносить.

На самом интересном месте входил начальник, и спектакль прерывался.

И я нашел общий язык с Юлианом Бортниковым, и мы часто обсуждали с ним не только хоккейно-футбольные проблемы – всякие искусствоведческие темы тоже не проходили мимо нашего внимания.

И вот однажды коллега Юлиан Бортников, узнав, что я играю в группе на гитаре, похвастался, что он тоже музицирует на рояле.

– Играете на рояле что? – спросил я.

– Как тебе сказать? Наверное, свои впечатления. Знаешь, в конце девятнадцатого века во Франции появился в живописи стиль, названый импрессионизмом…

– Ну?..

– Вот и я играю свои впечатления. Если тебе больше нравится, называй это импровизацией.

– И как это у вас происходит? Вы представляете высоту звуков, слышите аккорд, который прозвучит? Есть ли в вашей музыке какая-то ритмическая структура?

Бортников был старше и на служебной лестнице стоял выше меня, занимая должность начальника отдела. Кроме того, он был начитанным парнем, и просто так на смех его поднимать мне не хотелось. Да я и не уверен, что получилось бы…

– Нет, – ответил Юлиан. – Я не знаю, что произойдет со мной и с моей музыкой в следующий миг…

– И что, у вас есть слушатели?

– Да, я часто играю для своих друзей. Ты не смейся, ты послушай, может, тебе это понравится, – убеждал меня Юлиан Александрович.

И вскоре случай представился. Юлиан, как руководитель проекта, и я, как молодой специалист, участвовали в какой-то выставке под патронажем Госстандарта. И подвернулось пианино.

– Ну что, «маэстро»? Готовы ли вы обратить в свою веру Фому Неверующего, – спросил я Юлиана Александровича.

– Что ж… Давайте тему, – усмехаясь, сказал руководитель проекта, открывая крышку пианино.

– Снежный зайчик, – брякнул я.

– Солнечный?

– Солнечный… Солнечного каждый сыграет… Снежного хочим!

– Снежного так снежного, – молвил импровизатор, он же музыкант-импрессионист.

Юлиан начал разминать кисти рук, несколько напоминая пародийного музыканта. А я сразу же мысленно стал собирать материал для разгромной передовицы в газете «Правда» о тлетворном влиянии худших образчиков западной псевдокультуры, о ревизионизме в музыке и прочем, и прочем…

Наконец Юлиан поднял руки и брякнул по клавишам со всей дури аккорд, сопровождая его нажатием ногой на педаль пианино, которая дает звучать взятым музыкантом нотам бесконечно долго. В аккорде звучали все интервалы, которые не рекомендует классическая гармония, если только не надо передать тревогу, заложенную в произведении. Секунды и кварты, интервалы в музыке, заключенные в аккорд Юлиана, прекратились, как только пианист отпустил педаль. Насладившись и одновременно вдохновившись первыми звуками, музыкант бросил свои руки в виртуозный пассаж…

Скорость звукоизвлечения была ограничена только подвижностью пальцев и рук нашего музыканта. Причем левая рука играла звукоряд снизу вверх (слева направо), а в это время правая увлеченно летела сверху вниз, как с горы. Наконец две руки встретились, взяв малую секунду [5]си-до. Юлиан снова нажал на педаль «сустейн» и замер. Далее он начал без особой системы брать в среднем регистре две ноты, скажем так, на первую долю, а на вторую – долго колотил по клавишам пианино всей рукой от кисти до локтя, нисколько не смущаясь, что нажимает не только на беленькие, но и на черненькие. Разогнав произведение до темпа presto [6], Юлиан вдруг заиграл трель соль-ля, и, когда я настроил себя на ля-мажор, до-мажор, ну в конце концов на ля-минор, Бортников обрушил лавину звуков в тональности третьей степени родства. Я был сражен… Финальная точка в произведении – закрытие крышки пианино.

Я был растерян… Я не так представлял снежного зайчика, но, с другой стороны, у каждого художника свое видение. Бортников молчал, я собирался с мыслями. Экспрессия и сумасшедший взгляд явно оказали воздействие на единственного слушателя. Нужно сознаться, что авангард я так же не понимал, как и музыку Юлиана, а у Юлиана еще и экспрессия. Всякие апологеты атональной музыки, типа Шомберга, не увлекали меня и не рождали желания переслушать «произведение». Слов, чтобы затоптать Юлиана с налета, я не находил. Попробуй докажи, что музыка не может быть такой… Это все дело вкуса. Я молчал, молчал и руководитель проекта, старший научный сотрудник Юлиан Александрович Бортников.

– Ну, – то ли спросил, то ли пригвоздил меня исполнитель.

– А можно я промолчу?

– Нет, мил-человек, ты не отвертишься, – ухмыльнулся Юлиан.

– Размазать вас по стенке у меня не получится. Спасибо за науку.

Мы сидели у закрытого пианино, но каждый в своих мыслях.

– Вячеслав, я попытался обратить тебя в свою религию. Твоя музыка… Ну, знаешь, тексты твоих песен…

– Я понимаю, – перебил я. – Не дотягивают до Пастернака.

– Смею заметить, и до Анны Ахматовой тоже. Но в твоей музыке что-то есть, и я хотел бы в этом разобраться. Вот скажи, ты бы мог мне показать одно произведение из вашего рока, которое сконцентрировало бы в себе всю палитру этой музыки?

– Я должен подумать…

На следующий день я притащил пластинку «Deep Purple» и сказал Юлиану Александровичу, что композиция «Child of time» с этого диска, как мне кажется, сконцентрировала все лучшее, что есть в рок-музыке.

– Только одна песня? – уточнил Бортников, ставя диск на вертушку.

– Только одна.

И мы погрузились в волшебную композицию «пурпурных».

– Это сногсшибательно. Ты знаешь, тут я услышал и интонации прелюдий Баха, и какой-то сумасшедший диапазон вокалиста, а что творил гитарист в инструментальном проигрыше… Кстати, как их всех зовут?