Станислав Савицкий - Самоучитель прогулок (сборник)

Люблю я совку из оникса, с Енисея. Фарфоровую овечку – свечки тушить – из Екатеринбурга. Черный комок, свистящий как футбольный рефери, – его на стамбульском рынке мне продали как воробушка. Но лучший мой друг – из Ростова.

Нет, все-таки лучший мой друг – маленький войлочный зверок с белым брюшком и зеленой спинкой, прошитой штопкой цвета хаки. Возможно, это еж, но не факт, что это он. Я был как-то на вечеринке. Там все тянули фанты на подарки, которые сами сделали. Мне достался этот зверок, которого сшила милая застенчивая девушка с сухой рукой.

В нашем городе есть памятники, которые не похожи на тех, кого они изображают. Наш Достоевский едва узнаваем, а Екатерина II и вовсе женщина, личность которой еще предстоит установить. Таких скульптур у нас не одна и не две. Обычно на их постаментах написано следующее: «Этот памятник не похож на N, но это точно N. Приносим извинения за причиненные неудобства».

И никакой неловкости при этом нет, как сказала одна великая поэтесса, очень боявшаяся бомбежек. Памятник ей в образе Сивиллы Кумской, установленный недалеко от площади, где стоит памятник ей же, смотрящий с печалью Ярославны на старую тюрьму, что на другом берегу реки, вносит элемент разнообразия в художественный ландшафт нашего сонного города. Без них мы были бы в большей степени разобщены. Ведь мы знаем всех этих героев и видных деятелей еще по школьным экскурсиям, на которые нас водили всем классом. Как раз тогда стелам в честь военных побед и скульптурам отцов-основателей были даны их подлинно народные имена «Стамеска» и «Бивис и Бадхед». Памятники сплачивают горожан, хотя не всегда тем, что имел в виду в своей работе автор или заказавший ее городской муниципалитет.

Некоторые памятники становятся собеседниками на всю жизнь.

К бабушке с детства я ходил через проходные дворы. Потом надо было срезать наискосок сквер, повернуть за угол, пройти мимо грязно-серого квадратного в разрезе столба, на котором высилась черная башка с всклокоченной гривой и густой бородой, – и ты на месте. Это был бюст то ли Георгия Димитрова, то ли Димитра Благоева, кого-то из пламенных. Башка была с хабитусом: нос торчком, глаза вылупившиеся и черные как смоль патлы. Голова стала мне как родная. В плохом настроении я проходил мимо нее и говорил: «Мдаа». Настроение получше – говорил себе: «Ты на себя-то посмотри». Пьяным я обязательно с ней здоровался, норовил подпрыгнуть и достать кончиками пальцев бороду. Как-то шел мимо в глубокой задумчивости и сказал ей: «Молчишь, аспид?»

Когда я родился, новый год начинался первого сентября, в День знаний, время ни осенью, ни весной не переводили, а наш ефимок стоил на турухтанской бирже половину систерция. Потом новый год стал на Пасху, как в давние времена, летоисчисление повели от Сотворения мира, переименовали на старинный манер месяцы и вернули старые названия городам и улицам. Наш ефимок тогда стоил 30 000, и нам приходилось покупать его у самих себя. Потом с календарем все стало нормально и время переводили весной и осенью, только ефимок взлетел до 100 000. Денег стало очень много, и все такие большие. Сейчас деньги обычные и в остальном, в общем и целом, преобладает здравый смысл. Только иногда природа берет свое – и весной могут время перевести, а осенью уже забудут. Это спасает нашу жизнь от размеренности и монотонности, что большой плюс, так как размеренность противопоказана тем, кто с детства привык к тому, что действительность постоянно преподносит сюрпризы. Боюсь, мало кто из тех, кому довелось пережить все эти перемены, способен смириться даже с допущением, что отныне все останется незыблемым. Не скукой и не тоской веет от подобной перспективы, но кошмаром безвременья. Мы носим в себе бомбу с разладившимся часовым механизмом, он то тикает, то не тикает, встряхнешь – дзынькнет и на душе становится чисто и светло.

Я не знаю, куда идет мое время. Когда у меня спрашивают, как дела, иногда по примеру приятеля, методично отвечающего на этот вопрос, взяв собеседника под локоток, пока собеседник не ретируется подобру-поздорову, я тоже снимаю маску светских условностей и говорю с последней прямотой: «Дел много. Дела идут – причем в разные стороны». И пусть себе идут. Жить несколько жизней сразу – конечно, шизофрения. Но кто сказал, что так не может быть, если все эти жизни – твои собственные?

Постоянство свойственно в первую очередь продуктам. На банке абрикосового варенья обозначен срок годности тридцать месяцев. Сливки «Малышок» однажды простояли в моем холодильнике почти полгода, сохранив первозданный вкус и запах. Если бы я не заметил, что крышка была открыта, хотя только утром я купил упаковку и еще из нее не пил, и не догадался, что перепутал старый пакет с новым, – так бы и подлил их в кофе.

Когда в марте я вижу в супермаркете виноград виноградного вида, мне вспоминаются картины Арчимбольдо.

Несколько лет назад в США при вскрытии могил обнаружилось, что трупы больше не разлагаются. На мощи они не похожи, похожи на бодрые голландские огурцы в целлофановой упаковке.

Кролик наших дней не стух бы перед великим Шарденом, пока в творческих муках живописец добивался бы от натюрморта эффекта реальности. Кролик сохранял бы эксцентриситет. Если бы Сезанну выдали полкило яблок «Слава победителю», сохраняющих аппетитный вид всегда, везде и во что бы то ни стало, мы бы знали его не привередливым раздражительным сумасбродом, а нежным творцом, упоенно созерцающим плодовые культуры.

Чему свойственна цельность?

Цельность свойственна процессу осваивания бюджета. То и дело мы слышим, как какой-то чиновник не сумел пустить в дело все деньги, выделенные государством. Финансы должны быть потрачены полностью в кратчайшие сроки – или нет более геморроя!

Цельность свойственна сфере сервиса. Вы приезжаете в автомойку, оставляете ключ от машины мойщику и говорите: «Комплекс». И мойщик начинает с ковриков, а потом по полной программе до самых дворников.

Вы хотите кофе, но у официанта новое предложение: набор круассанов с джемом из киви. С ним идет капучино с двойным молоком, корицей и кориандром. Надо отвечать на вызовы времени.

Многие, приехав в другую страну, оказывались в подобной ситуации. Заговорив на местном языке с продавщицей, официантом или прохожим, чтобы узнать, как пройти к нужному месту, вы слышали в ответ межгалактический пиджн, пытаясь угадать английские слова или хотя бы звуки. С регулярностью это случается, например, в стране длинных булок и многоэтажной вежливости. Я люблю ее всей печенью, пропитавшейся местным вином и настойкой трав, хинина и апельсина, которую здесь подливают в пиво, чтобы лишний раз не лицемерить. Один московский ценитель Петербурга тем не менее предпочитал разбавлять ею водку. Но что и говорить, обитателей этого благословенного края можно понять. Опять заезжий чудила коверкает слова и что-то мнет во рту, выдавая себя за своего. С другой стороны, многие почему-то думают, что по-английски всем разговаривать удобнее. А свой бульонский можно, опять-таки, оставить при себе. И в конце концов, так приятно на ровном месте ни с того ни с сего почувствовать превосходство, показать собеседнику, кто ты, а кто он.