Надежда Нелидова - Училка тоже человек

– Твоя мамаша чокнутая! Ей место в психушке!

Выпад – и обидчик-мальчишка кривляется: «Не достала, не достала!» Самое обидное: предательница Анжелка стоит рядом с обидчиками и покатывается со смеху.

– У твоей мамочка крыша поехала!

Новый выпад… Боже, а если в глаз острой указкой, как она её забыла в классе?! Галя подбегает, крепко хватает девочку за ручонку, судорожно сжимающую указку.

– А-а-а! – визжит Простомария. – Отпустите, больно! Чего вы хватаете? Как вы смеете меня бить?! Я знаю свои права, мне мама говорила!

На нежной, очень белой детской кожице – бывает такая нежная кожа – отчётливо проступают тёмные, начинающие стремительно лиловеть отпечатки Галиных пальцев. Ребята обступают учительницу и ученицу, с видом знатоков рассматривают руку.

Маленькая рука закостенела на ручке указки, указка продолжает плясать в воздухе. Анжелка вскрикивает и хватается за шею. Галя шлёпает Простомарию по щеке, по другой, ещё раз. Девочка вырывается из Галиных рук. Бросается на пол, извивается, захлёбываясь в слезах, которые копились в ней последние часы, дни, месяцы. С ней истерика, её подбрасывает, она колотит руками и ногами по полу, бьётся головой, попадая о парты.

Кое-как Галя хватает девочку в охапку, прижимает к груди и мчится в медпункт.

Больше всего Галя боялась, что в изоляторе спёртый воздух, и она будет задыхаться – а она даже зимой привыкла спать с открытым окном. Грязь, парашу и обязательное присутствие этой… паханки – она как-нибудь перетерпит.

В коридоре парень мыл облупившийся кафельный пол. Делал он очень старательно и любовно, артистично отжимая тряпку красивыми сильными руками. И под нелепой синей робой видно было, какая у него сильная, мускулистая ладная фигура. Когда охранник отвернулся, он быстро подмигнул Гале.

Камера оказалась четырёхместной и довольно чистенькой. Одна девушка стирала в тазике что-то нежное, розово-голубое. Пахло порошком «Лоск». Кто-то наверху спал, завернувшись с головой в одеяло. Зарешёченная крошечная форточка под потолком была затянута марлечкой, которая надувалась парусом, оттуда даже поддувал свежий ветерок.

– Ну, здравствуй, – сказала пожилая полная женщина, читавшая за столом газету. Она внимательно по-доброму смотрела на Галю поверх очков. На ней был фланелевый халат в цветочек – как в больнице. – Меня зовут тётя Катя.

Тётя Катя читала, время от времени взглядывая на Галю и по-доброму улыбалась. Гале стало неловко молчать. Кашлянув, она сказала:

– А вы… за что здесь?

Ей хотелось, чтобы тётя Катя отложила газету и жарко принялась разуверять её, что она попала сюда ни за что, по наговору и вообще нынче в тюрьмах сидят исключительно честные люди. Но она сказала просто:

– За кражу.

Теперь Галя надеялась, что она украла… ну, скажем, буханку хлеба, и посадили её, в сущности, ни за что.

– Да есть за что, – просто сказала тётя Катя. – Ты вот что, голубка, не куксись. На сколько, да за что сюда попали – не спрашивай. Захотим – сами расскажем. Ты не куксись, – повторила она. – А жить везде можно… Ох, устали глазоньки, – пожаловалась она, сняла очки и крепко потёрла веки пальцами. – Давай привыкай к новой жизни.

Среди ночи Галя открыла глаза. В долю секунды в уме пронеслись сцены суда, зачитывание следственного дела. В нём комканные свидетельские показания растерянных ребятишек. Признание Простомарии, что да, она подверглась избиению учительницы. Что Галина Павловна выламывала ей руки, швыряла её на пол, потом о парту. Что обнаруженные на её тельце застарелые гематомы – это тоже следы учительского «воспитания». Нет, нет, это не мама! Мама у неё хорошая, нельзя разлучать их с Простомарией!

… Лицо завуча сквозь решётку. Промороженная милицейская «перевозка»… Наверно, именно в такие минуты человек седеет. Или сходит с ума.

– Так. Не смотреть под ноги. Смотреть вверх: там, наверху, солнце.

Наверху горела дежурная лампочка в решётчатом корсете.

Когда в нашей поселковой школе ввели уроки экологии, никто из педагогического персонала не сомневался: лучшей кандидатуры, чем Любовь Петровна, на должность преподавателя не найти.

Во-первых, этот предмет государственной важности требовал массу свободного времени. А Любовь Петровна жила одна как перст – ни мужа, ни детей. Уж точно ничто не отвлечёт от полной самоотдачи, творческого подхода, горения, полёта мысли.

Во-вторых, как вы себе это представляете? Только что учительница с придыханием говорила о борьбе за планету Земля, о сохранении природных жемчужин: одним словом – о высоком. И вдруг смотрит на часы и говорит: «Ну, мне пора козу доить». Или ученики идут из школы – а борец за чистоту окружающей среды в мировом, глобальном масштабе – кверху задницей, с запачканными навозом ногами, окучивает картошку.

Все учителя в посёлке держали огороды и скотину. Это до революции крестьянские дети несли сеятелям разумного, вечного, доброго – яичек, мясца, молочка. Сейчас, в рассуждении, не обломится ли чего, бывшие небритые ученики и пожилые подпухшие ученицы маячили за заборами, клянча у бывших учителей на фунфырик.

Если бы не огороды и скотина, учителям было не выжить. Как выживала Любовь Петровна, непонятно – у неё не было ни кола, ни двора и… И, стало быть, опять же, ничто не мешало ей с пафосом просвещать и жертвенно гореть на уроках экологии.

В-третьих, у Любови Петровны не набиралось часов: ей элементарно грозило сокращение. Она преподавала в начальных классах, учеников не хватало: рождаемость в здешних местах упала до нуля. В посёлке мучительно доживал гремевший когда-то на всю страну завод.

В-четвёртых, экология – предмет малоизученный, методической литературы не густо. Поди знай, как к нему подступиться. На обкатанных планах и программах не выедешь, к опытным коллегам за советом не обратишься.

А Любовь Петровну все знали как старательную и безотказную личность. На школьном вечере завуч зачитала посвящённую ей юбилейную открытку, где называла «оптимистичным, удивительно светлым человечком». И, расчувствовавшись, чмокнула мокрым, отдающим портвейном поцелуем: «Вы – сплошной позитив…»

В общежитии педучилища, где мы с Любочкой учились, таких высокопарных слов не знали. Там она просто слыла по жизни страшной пофигисткой. Допустим, в общежитии полгода не работает лифт. А Любочка таращит свои молочно-голубые глазки: «Здорово! Считайте, у нас бесплатный тренажёр для похудения!»

Стипендия копеечная, студентки сидят на родительских овощах и на рыбе (такую кошки не едят). Любочка лепечет: «Девчонки, зато холестерин нам не грозит!»

Общежитие замерзает, батареи ледяные. «А учёные, – важно говорит Любочка, закутанная как капуста, – учёные доказали, что у человека, живущего при температуре ниже 14 градусов, продолжительность жизни дольше на семь лет!» А у самой губы от холода едва шевелятся.