Дмитрий Барчук - Александрия

– Герой войны 1812 года?

– Так точно, Ваше Величество. Во главе Северного общества стоит капитан гвардии Никита Муравьев. Планы северян более умеренные. Они не хотят окончательно свергать самодержавие, но намерены сделать из императора верховного чиновника, который бы получал из казны большое жалованье. А всем в стране, по их мнению, должно заправлять Учредительное собрание.

– Господи, какие же они наивные! – в сердцах воскликнул царь. – Да нельзя народ освободить больше, чем он сам себя чувствует свободным изнутри!

– Истину глаголят ваши уста, государь! – вставила свое веское слово домоправительница. – Крепостные, они ж, как дети малые, сами не знают, в чем их счастье. Третьего дня посватался к моей дворовой девке Агафье купец второй гильдии. Человек уже не молодой, но весьма состоятельный. Хороший выкуп за нее давал. А она, дура, ни в какую! Мол, люблю Ваську-конюха, и никакое мне богатство не нужно.

– Ну это вы уж чересчур. Сердцу ведь не прикажешь, – вскользь заметил Александр Павлович.

Настасья еще хотела сказать нечто, на ее взгляд, важное, но граф перебил ее.

– Прикажете арестовать заговорщиков, Ваше Величество? – вернул он разговор в русло большой политики.

– Ни в коем случае, Алексей Андреевич! – воспротивился царь. – Разве мы с вами в их возрасте не жаждали перемен? Это же возрастное. Оно пройдет. Правильно говорят англичане: кто в двадцать лет не был романтиком – у того нет сердца, а кто в сорок не стал консерватором – у того нет ума. Глядишь, сами образумятся. Только следите за ними и не давайте им натворить глупостей. Если же мы их сейчас всех арестуем, то придется, чтоб другим неповадно было, их примерно наказать. А вот этого я как раз и не хочу. Ибо не мне подобает карать! Лучше расскажите, как продвигается административная реформа. Как там дела у Балашова с его округом?

Аракчеев привык к неожиданным перескокам государевой мысли с одной темы на другую.

– Похоже, надолго завяз наш бравый генерал в центральных губерниях. В своих донесениях жалуется на воровство в городах и грабежи на дорогах, на безграничную власть помещиков и на неповиновение им крестьян, на произвол местных чиновников и волокиту в судах. Умоляет усилить местное управление просвещенными чиновниками из Санкт-Петербурга.

– Где ж я ему найду таковых! Да если б у меня было хотя бы полсотни таких людей, то я, не мешкая ни минуты, заменил бы всех губернаторов, и все проблемы с управлением решились бы сами собой! Мы для чего собрались объединять губернии в округа, не от хорошей же жизни, а оттого, что толковых людей днем с огнем не сыщешь. Еще 8–10 просвещенных сановников, по одному на округ, может быть, и найдем, а больше – ни-ни. Передайте Балашову, пусть сам, как хочет, выкручивается, ищет надежных людей на местах. А что с военными поселениями?

– Со скрипом, но дело продвигается. Это очень перспективное начинание, государь. Соединить в одном лице землепашца и воина. Если нам удастся на окраинах империи повсеместно организовать такие поселения, считай, безопасность границ гарантирована.

Вдруг в сенях раздался какой-то шум. Кто-то вначале громко выругался, потом завопил благим матом.

– Поди, узнай, что случилось, – послала хозяйка горничную.

Девка вскоре вернулась, вся испуганная, и стала что-то быстро шептать на ухо госпоже.

– Что-то серьезное? – поинтересовался государь.

– Нет, Ваше Величество, не извольте беспокоиться. Это наши дворовые дела. Девка Агафья, про которую я вам давеча рассказывала, взяла сдуру да повесилась в амбаре. Теперь вот жених ее бузит, грозится меня жизни лишить. Но ничего, я на этого смутьяна управу-то найду! – заявила любовница второго человека российского государства.

– И что Вы будете делать с этим конюхом Васькой, граф? – спросил царь Аракчеева, когда они после обеда остались на веранде одни и наслаждались закатом. – Отдадите в солдаты?

«Серый кардинал» затянулся дымом из трубки, выпустил изо рта колечко и ответил:

– Посмотрю на его поведение. Пускай пока посидит в сарае и перебесится. Знаете, Ваше Величество, русский мужик насколько вспыльчив, настолько и отходчив. Найдет себе другую девку. А конюх он хороший. Жалко такого отпускать.

– А я, граф, за эти дни всякого уже передумал. Со смертью Софьи оборвалась последняя нить, связывавшая меня с жизнью. Нет, физически я здоров и во многом чувствую себя гораздо лучше, чем десять лет назад, но ржа разъедает меня изнутри.

При этих словах государь показал на грудь, туда, где сердце.

– Ведь мне сейчас столько же лет, сколько было моему батюшке, когда он погиб. Похоже, что и срок моего царствования тоже подходит к концу…

– Побойтесь Бога, государь!

– Не перебивай меня, граф, а то вообще не скажу, что я надумал за эти дни, пока оплакивал Софи. Не волнуйся, руки на себя не наложу. Я же христианин. Речь пойдет о другом…

Александр Павлович замялся, затем так резко встал с кресла-качалки, что оно еще долго потом качалось взад-вперед, подошел к бордюру и сказал:

– Я намереваюсь, мой друг, по собственной воле и без принуждения отречься от престола и прожить остаток жизни как частное лицо.

Аракчеев потерял дар речи от такого признания.

– Но, Ваше Величество… История не знает подобных примеров!..

Он поперхнулся дымом и закашлялся.

Александр Павлович подошел к своему старому товарищу и с силой похлопал ладонью по его спине. Кашель понемногу отступил.

– Вы ошибаетесь, граф. В Древнем Риме был такой император, Диолектиан. Он добровольно отказался от власти и удалился в свое дальнее имение. Когда к нему римляне прислали делегацию с просьбой вернуться обратно на трон, то застали его за возделыванием своего огорода. Их император был счастлив, показывая своим гражданам, какую он вырастил капусту.

– Но это же почти миф, государь. В современной истории вы таких примеров не найдете!

– А что мне история, граф? Я всегда творил ее сам, – высокомерно заявил царь, но потом, похоже, вспомнив, у кого он перенял эту заносчивость, смиренно добавил: – С Божьей помощью, конечно. Жаль, что англичане отравили беднягу Наполеона. Это был достойный противник. Схватка с ним придавала смысл всей моей жизни.

Обескураженный граф не знал, что и ответить. Император тем временем продолжал:

– Все когда-нибудь бывает впервые. Вы думаете, что я не вижу, как пронырливый Меттерних водит меня за нос со Священным союзом? Потакая моей набожности на словах, на деле он насаждает в Европе еще худшие порядки, чем были до пришествия Наполеона. Я никогда себе не прощу, что послушался этого хитрого лиса и не помог грекам, восставшим против османского ига. Есть пределы добродетельному терпению христианина. Даже в международных делах. Знаете, граф, в чем была моя ошибка? Я хотел установить мировое торжество христианских добродетелей. Но невозможно переделать мир, не изменив самого себя. А может быть, и не надобно вовсе никаких реформ? Пусть этот мир несправедлив по самой своей природе, но если каждый просто станет поступать по совести в своем ближнем кругу, может, тогда и наступит царство Божие на земле? Поймите, Алексей Андреевич, в самой моей душе еще нет покоя. Иногда я так истово верю в Бога, что не могу понять цинизма и неверия других, а порой сам пускаюсь во все тяжкие, а потом снова каюсь в грехах перед Создателем.