Наталья Горская - Риторика

И только-только начальство на следующий день стало об этом подзабывать, как грянул новый гром: человек лёг на рельсы прямо на территории Завода! Погиб тот самый старичок-ветеран, который втолковывал чиновнику из Управы об искусственно спровоцированном росте цен в стране. Он положил шею под колесо платформы в длинной веренице состава и ждал, когда тепловоз тронется. Машинист почувствовал помеху по характерному «дрыгу», высунулся в окно и увидел отделённое уже от головы тело старика. Тот был весь при параде, в орденах и медалях Великой Отечественной войны на стареньком, но очень опрятном, пиджаке. И тоже записочка в кармане: «Я преступник. Я воевал за страну воров. Мне очень стыдно, прощайте и простите».

Это было как раз в обеденное время, и многие сорвались посмотреть. Потом долго блевали только что съеденным, а комендант Завода их отгонял от «места происшествия»:

– Ну, куды, куды прёшь, пожравши! О, а этот аж жуёт на ходу! Чего ты тут не видал, позволь узнать? Кадык на рельсе? Это у вас десерт такой: после еды на разрезанные поездом трупы глазеть, изверги?! Натощак, что ли, не могли прийти, чтобы нечем было гадить тут?! Мало того, что мне кровищу вдоль путей надо теперь как-то нейтрализовать, так они тут ещё навалили своих «разносолов».

Приехал сам начальник питерского Управления промышленности товарищ Тренькин, на покойника не взглянул, а только подивился, что рабочие, оказывается, что-то едят на обед: «Значит, ещё не всё так уж и плохо».

Приехали следователи и эксперт. Эксперту очень понравился способ самоубийства:

– Ох, как грамотно старик лёг! Прямо по науке. А то ведь иные и не умеют правильно под поезд-то упасть! Бросаются на него, как на любимого, которого давно не видели, да ещё некоторые на сам локомотив прут, а надо где-нибудь посерёдке, и именно ложиться. Вот Анна Каренина, – самый неудачный способ суицида с помощью железнодорожного транспорта. Кто ж так делает! В таких случаях, кстати, некоторые выживают, но лучше бы не жить: всё переломано-перемолото, рук нет, ног тоже может не быть. Не бросаться надо, а кадыком на рельсик, чтобы вжик – и готово. И не под быстро несущийся поезд, Боже упаси, а вот так где-нибудь, на запасных путях, где поезда идут тихо-тихо…

– Да Вы с ума сошли, что ли, в своём морге! – орал на него начальник Завода и даже плакал. – Вы ещё научите их, как надо «грамотно»! Тут очередь выстроится… У меня и так люди уже на грани.

Но у эксперта даже и задней мысли не было! Он просто был рад, что у него появилась возможность поговорить с живыми людьми, а то всё трупы да трупы. И ещё он очень любил свою работу. Потому что если такую работу, как у него, не любить, то самому впору… повеситься. Странный и очень жизнерадостный человек из другого мира. Не из нашего мира железа, а человек из мира морга, где нет ничего живого, где сердце – не вместилище поэзии и самых прекрасных человеческих чувств, а… холодный и чёрный мышечный мешок, со множеством камер, с желеобразными сгустками холодной мёртвой крови в них.

Он потом даже пил с нами чай, и при этом рассказывал, как люди вешаются, стреляются, ну и, конечно, под поезд бросаются:

– Я ведь простым врачом начинал. Однажды был у меня случай, как одна баба решила под поезд броситься. И ведь до чего ж безграмотно: на высокой насыпи! Ну, кто ж так делает-то, а?.. Её вроде как даже не поездом, а воздушной волной отшвырнуло куда-то, может, вагоном слегка боднуло – укатилась она, одни словом, с этой насыпи ни с чем. И ведь такая крепкая баба оказалась – ни одного серьёзного перелома! Я ей говорю: тебе бы жить да жить надо, да детей таких же крепких рожать! А то ведь дохлятина нынче всякая рожает задохликов каких-то… Ну, она бормочет о несчастной любви, мол, бросили её. Я ей: бросили, так и радуйся – козла выпрячь, так телега сама поедет! Выбил ей койку в Военно-медицинской академии, она там с нормальным мужиком познакомилась, – с капитаном в отставке.

– Ах! – «мотали на ус» такой экстремальный способ замужества наши безнадёжные невесты.

– Через пару-тройку лет приехала меня благодарить – не узнать, какая красавица стала. Двое детишек, крепенькие такие, хорошенькие… Они потом всей семьёй погибли: сгорели в автобусе. Грузовик в них въехал, всё перекосило-переклинило, мигом пожар, взрывы горючего…

– Господи! – ужасались поворотам жестокой судьбы женщины постарше. – Сколько ж на свете горя! Сколько Вы, должно быть, таких ужасов видели!

– И не говорите, – отхлёбывал эксперт чай, закусывая сушечкой. – На транспорте хуже всего погибать. Помню, был случай, как пассажирский поезд столкнулся с товарным. Товарный то ли солярку какую вёз, то ли ещё чего легковоспламеняющееся, – сразу загорелось всё. Солярка ещё расползается-растекается повсюду, медленно так! А одному пассажиру вагоном ноги придавило, и вот на него ползёт эта горящая смесь. Медленно, как змея какая!

– Ой… – уже плакали некоторые слушатели.

– Он орёт из последних сил: отрубите мне ноги кто-нибудь, я отползу… А кто там будет ему ноги рубить? Так и сгорел заживо.

– Тьфу! – не выдержал начальник в конце концов и сказал следователям, что если они сейчас не увезут этого «разговорчивого гада», он сам ему чего-нибудь отрубит: – Скорее всего, это будет язык.

Тут уж следователи погнали своего коллегу к машине, но он нисколько не обиделся даже, а только поблагодарил, что его слушали:

– Как же хорошо с живыми людьми поговорить! Люди, оставайтесь живыми. На этом свете даже без зарплаты хорошо. Нам тоже шестой месяц не платят, я тут начальнику своему пригрозил, что повешусь, а он спокойно так: «Да на здоровье! Тебя сюда же к нам и привезут. На твоё рабочее место. Так что лучше живым на работу сам приходи, а то у нас только одна исправная машина осталась, чтобы ещё тебя в нерабочем состоянии возить».

Похохотали от души, включая не на шутку встревоженного начальника Завода.

А между тем причина для тревоги у него была. И она вскоре дала себя знать: через день повесился водитель электрокара. И ведь место выбрал тоже «самое что ни на есть подходящее»: общественный туалет цеха капремонта, – самого большого цеха Завода, где больше всего народу шляется!

Что тут началось! Милиции понаехало, начальства из Управления, все туда-сюда снуют, словно чем-то важным заняты, хотя всего-то и надо висельника с верёвки снять. А у него в кармане – тоже записка! Предсмертная: «Не могу больше». Управленцы начинают придумывать, что можно подвести под эти слова, чтобы только «никто ничего такого» не подумал. Словно свою причастность к убийству чувствуют, хотя никто и не собирается им ничего инкриминировать. Самый главный их них, товарищ Третькин, был вне себя от гнева:

– Сволочи, ещё и записки пишут! Не пролетариат, а литераторы какие-то, мать их разорви! Простые люди, а откуда столько патетики? Ещё кто так сделает, мы ему… мы с ним… мы его…