Татьяна Веденская - Все дело в платье

Да, именно это она и сделала. Сказала ему «нет», глупая дура. Потому что… черт его знает почему. Потому что испугалась. И этого дома, от обилия мрамора в котором чувствуешь себя как в мавзолее, и того, насколько быстро все происходит, и того, что ведь, если говорить совершенно честно, у них с Гончаровым не было ни одного толкового свидания. Обеды в перерывах на работе не в счет. Так она и со Степочкой обедала.

Да, в этом и было все дело. В самом страшном сне Маша не хотела выходить замуж за человека, который делает это из жалости или под влиянием момента. Ее тело рыдало, мечтая о руках, которые Маша сама оттолкнула. Она натянула юбку, колготки, бюстгальтер – все с неловкой поспешностью и так, чтобы не сталкиваться взглядом с Николаем. Свадьбы не будет. Пусть лучше над ней смеются сейчас, чем она будет потом рыдать всю жизнь.

Катастрофа – это когда дома рушатся и уплывают в неизвестном направлении, уносимые непобедимыми водами цунами. Катастрофа – это когда заболевает кто-то из близких. Катастрофа – это когда война. А у тебя, в твоей уютной комнатке, где из-за стеклопакетов виднеется плачущий и утирающий слезы желтыми осенними листьями парк, какие у тебя могут быть катастрофы? Почему ты не пошла на работу? Почему ты приехала посреди ночи? Где тебя носило, мы звонили Степе, но никто не ответил. Наверное, все уже спали. Нам было неудобно.

Татьяна Ивановна стояла около двери в Машину комнату в растерянности. Впервые за долгие годы она не знала точно, как ей следует поступить. Маша приехала даже не поздно – рано. Одна, без жениха и, кажется, на такси. Татьяна Ивановна не видела, только слышала, как та входила в квартиру с поспешностью человека, боящегося быть застуканным. Никаких прощаний, никаких поцелуев и приглушенных смешков, бормотания, словом, ничего того, чего мама ожидала, хоть и не одобряла. Но о том, что случилась, по словам самой Маши, катастрофа, Татьяна Ивановна узнала только утром, когда Маша отказалась вставать.

– В каком это смысле ты никуда не пойдешь? – опешила Татьяна Ивановна, стоя напротив запертой двери с часами в руках. – Ты и так уже опоздала. Думаешь, если у тебя жених – директор вашего этого поселка, можно опаздывать на работу?

В ответ на эти слова Татьяна Ивановна услышала какие-то странные звуки, словно кто-то наступил на голубя, и он барахтается, пытается вырваться, хлопает крылышками и булькает от напряжения. Татьяна Ивановна попробовала дверь – еще раз совершенно напрасно, хотя это было не в традициях дочери – запираться.

– Ты что, не одна там? – заподозрила Татьяна Ивановна, после чего звуки стали куда более определенными. Маша рыдала. – Что случилось? Ты заболела? Тебя обидели?

– Мама, оставь меня в покое, пожалуйста, – голос дочери звучал слабо, сдавленно. Слова явно давались ей с трудом.

– Я не могу оставить тебя в покое, пока ты не объяснишь мне, что произошло! – воскликнула Татьяна Ивановна возмущенно. Это было правдой, никогда еще Машина мама не уходила, так и не разузнав, в чем, собственно, дело. И Маша прекрасно знала об этом.

– Ничего! Ничего особенного не произошло! – выкрикнула Маша зло.

– Впусти меня, – потребовала мама, почувствовав, что диалог между ними начался. Маша некоторое время не подавала никаких признаков жизни, а затем ее дверь вдруг распахнулась, и мама попала внутрь, в царство слез. Маша стояла на пороге, в слезах, в пижаме, в состоянии маловменяемом.

– Что? Что ты хочешь? – крикнула она. – Чтобы я сказала тебе, что ты была права?

– В чем именно я была права? – удивилась мама, рассматривая беспорядочно разбросанные вещи, рюкзак валяется на полу, а телефон… – Маша, разве можно так обращаться с техникой?

– Мама, ты можешь просто уйти? – попросила Маша, бросив короткий, полный боли взгляд на разбитый в мелкие щепки «яблочный» телефон.

– Зачем ты его разнесла-то? – потрясенно спросила мама. – Он разве не рабочий?

– Рабочий, – покорно повторила Маша. – Плевать. Заплачу.

Татьяна Ивановна подошла к Машиной кровати, присела на край и некоторое время молчала, просто не зная, что сказать. Маша так и стояла перед ней, в своей смешной детской пижамке, кулаки сжаты, губы дрожат, а из глаз текут слезы. Лицо отекшее, красное, плачет, видать, не первый час. Во сколько она пришла? Татьяна Ивановна не отметила специально время, и теперь жалела об этом.

– Вы поругались с Николаем?

– Мы не поругались, – прошептала Маша.

– Нет? А что тогда? Господи, Машенька, я просто не понимаю, что ты тогда тут устроила?

– Мы с ним РАЗОШЛИСЬ! – выкрикнула Маша и бросилась на кровать, уткнулась носом в подушку, не в силах смотреть на то, как меняется выражение маминого лица, как вместо удивления на нем появляется растерянность, затем жалость и какое-то неудобство. Так вот, значит, в чем она была права. Но…

– Когда же вы успели? Он бросил тебя? Маша, ничего. Это не катастрофа. Вот если война…

– Я знаю, знаю, не начинай. Руки-ноги целы, голова на месте, а остальное пройдет. Так, да? – Маша так и лежала ничком, уткнувшись в подушку, и ее слова звучали глухо, мама едва разбирала их.

– Твой Николай – богатый взрослый мужчина, к тому же из тех, кто прекрасно знает, чего хочет. Не стоило на него всерьез рассчитывать. Я сразу как-то поняла, что он тебе только голову морочит. Слишком все как-то быстро. Наверное, он все это говорил, просто чтобы усыпить твою бдительность.

– Мама, ты о чем? – Маша поднялась и посмотрела на маму взглядом, полным возмущения.

– Машенька, деточка. Ну бросил – и бросил. Черт с ним, забудь. Не стоит он твоих слез, поверь. И такая разница в возрасте к тому же. Даже этот твой Роберт, в которого ты была влюблена, он тебе подходил намного лучше. И профессия более человеческая. Бизнесмены эти – от них же одни беды. Я вот читала статью недавно, как один такой бизнесмен свою жену убил, чтобы детей забрать. Так что, может быть, это и к лучшему, что он тебя бросил.

– А он меня не бросал! – сказала, как выплюнула, Маша. – Это я его бросила. Наговорила ему всего. И про разницу в возрасте, и про поспешность, и про то, что не верю ему. И никто не поверит. И про эти ваши… социальные круги.

– Ты его бросила? – поразилась мама.

– Я не хотела. Я не знаю, что на меня нашло, мама. Я испугалась. Ты сказала, что я о нем ничего не знаю, и я испугалась. Ведь это правда. Он пригласил меня к себе домой, а там дом из мрамора. И подземная парковка. И Бульварное кольцо рядом. Я – его невеста, а ничего не знаю ни о нем, ни о его жизни. Только вот… разве ж это означает, что он – плохой человек? Или что он не любит меня? Нет!

– Маша, Маша, Маша, успокойся и не кричи на меня.

– А на кого мне кричать? – спросила Маша, глядя на маму глазами, полными чего-то такого, чего никогда раньше мама в ней не замечала. Маша встала и отошла к окну, где бессмысленно провожала взглядом текущие по утренней улице машины. Тугая, переливающаяся огнями ближнего света река, в глубине которой Маша непроизвольно выискивала знакомые контуры темного внедорожника, который за ней не пришел. Маша разбила телефон под утро после того, как от ожидания звонка или сообщения от Гончарова буквально чуть на стенку не полезла. Она пыталась отключать аппарат, в надежде после этого уснуть хоть ненадолго, но тут же думала о том, что ОН, может быть, именно сейчас звонит и слушает, как механическая женщина сообщает ему, что «абонент недоступен», и Маше становилось физически страшно.