Татьяна Веденская - Все дело в платье

Она включала аппарат и исступленно ждала, испепеляя взглядом экран, – чего угодно. Сообщения, что ей кто-то звонил, но не дозвонился. Сообщения от него. Но ничего не приходило, и Маша снова оказывалась в самом начале своего круга, своего ада, с которым она никогда не сталкивалась до этой ночи. Ждать звонка. Не дожидаться, оставаясь один на один с самой собой в тишине комнаты. Да, она разбила телефон. Сначала она хотела просто вынуть батарейку, но в ее аппарате это было технически невозможно. К тому же что за польза была бы от того, что она вытащила бы батарейку. Ведь ее с таким же успехом можно было бы вставить назад.

Нет, Маша швырнула телефон на стол, одновременно желая ему провалиться в ад. Но от этого он не разлетелся. Крепкая – зараза басурманская. Тогда Маша стукнула по телефону книжкой – с тем же нулевым эффектом. Тогда она нашла у себя в столе тяжелый металлический дырокол и принялась колотить по аппарату со всей отчаянной яростью, которая скопилась у нее внутри за эту долгую мучительную ночь. Она била по своим глупым мечтам, по трусости своей, по наивности и по тому, какое отчаяние охватывает ее при мысли, что Николай Гончаров исчез из ее жизни навсегда.

– Значит, ты на работу не пойдешь? – спросила мама и заметила, как вздрогнула Маша, как согнулись ее плечики. Медленно Маша повернулась к маме и замотала головой:

– Не сегодня.

– Ничего страшного. Хочешь, я выпишу тебе больничный? Посидишь дома недельку, придешь в себя?

– Да, да. Это было бы просто отлично! – как же она обрадовалась тому, что нашелся способ не идти на работу, где пришлось бы ждать и надеяться. Да, Маша ничего не могла с собой поделать, она продолжала ждать и никак не могла перестать надеяться. Пока что не могла. Слишком быстро все закончилось, слишком глупо.

Воспоминания терзали ее. В ту злосчастную ночь она и опомниться не успела, как они с Гончаровым уже стояли друг напротив друга в его огромной, с выходом на патио, кухне.

Они вели себя, как два незнакомца, случайно вынужденные вместе коротать время в ожидании вызова на отложенный рейс. Гончаров был невозмутимо спокоен и холоден, вежлив и беспощаден. Он казался Маше пришельцем из другой галактики – в длинных домашних брюках и мягкой фланелевой водолазке с длинным рукавом – он двигался по кухне грациозно, и даже легкая его хромота этого не портила.

– Воды? – спросил он, наливая себе полный стакан. Маша помотала головой, все еще не веря в то, что произошло. В то, что она сама только что сделала. В то, против чего он не возразил. Только теперь, стоя в этой ледяной кухне, Маша начала догадываться, что все, чего хотела она – это чтобы Гончаров успокоил ее и разубедил. Но все стало только хуже, и она чувствовала себя такой лишней и нелепой в роскошной обстановке его квартиры. И джинсовая юбка, и ветровка в горошек, купленная на распродаже и которую она любила и даже считала себе к лицу, – все казалось таким дешевым и неуместным. В какой-то момент единственное, чего захотелось Маше, – это поскорее уйти.

– Ты не мог бы вызвать мне такси? – попросила она глухим голосом, направляя абсолютно все свои силы на то, чтобы не расплакаться. Насколько же это трудно – просто уйти от мужчины, которого ты любишь. Уйти в ночь.

– Такси? – Маша помнила, как он вздрогнул, словно она залепила ему пощечину. Затем он помедлил, словно изучая ее как неведомое существо. А потом кивнул. Он достал планшет, нашел какой-то телефон и принялся звонить в службу такси. Все спали, дело шло к рассвету, и увозить белую, как снег, девушку из квартиры с Афанасьевского переулка никто не хотел. Впрочем, машина нашлась. Маша хотела оплатить ее сама, но Гончаров ей не дал. Он оплатил все авансом, по карте. Маше оставалось только уехать.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил он на прощание, и это был мостик, маленькая возможность остановить это безумие, вернуть все вспять. Маша подняла голову и с отчаянием посмотрела на Николая, запутавшись в себе и в том, как ей следует поступить. Умолять его не отпускать ее? Она так молода и напугана, она никогда не любила, ей так больно. Она никогда не расставалась ни с кем.

– А ты? – переспросила она без звука, одними губами.

– Да ведь я уже все тебе сказал. Что изменится, если я начну повторять то, что тебя уже однажды не убедило? – в его голосе была горечь. В домофон позвонили, и Маша увидела, как в видеоэкране появилось изображение. Таксист стоял напротив решетки забора и звонил в переговорное устройство. Дом охранялся, как крепость, и даже к подъезду нельзя было подойти просто так, без приглашения. В Машином доме, в подъезде, собирались подростки со всех окрестных дворов. Чтобы проникнуть к ним в дом, было достаточно набрать комбинацию, выцарапанную на стене заботливыми тусовщиками. Весь дом знал о том, что подъезд открыт и что это небезопасно, но весь дом плевать хотел. Когда-нибудь кто-нибудь дозвонится до компании, обслуживающей домофон, найдет время, силы и деньги, чтобы заменить комбинацию, да еще потом довести до сведения жильцов содержимое новой. Когда-нибудь.

– Мне пора, – пробормотала Маша, смутно чувствуя, что поступает правильно. Это ощущение пропало, уже когда она села в машину. Оно испарилось окончательно, когда машина тронулась с места. Она даже не могла вспомнить, из-за чего она так испугалась. Теперь, стоя у своего окна, глядя на мокрые деревья парка, Маша поверить не могла, что своими руками разбила свое счастье, свою первую любовь. Из-за чего? Из-за того, что они плохо знали друг друга? Разве нужно ей было знать что-то еще, кроме того, как сильны руки Николая, как страстны его объятия, как восхитительны его поцелуи, как волнительны его смутные обещания и томительно-прекрасны его прикосновения.

Разве нужно знать что-то еще?

Выходит, что нужно. Мама нарисовала больничный и позвонила Степочке, не зная, да и не желая знать никого больше с Машиной работы. Маша села в электричку и уехала «болеть» к их общим знакомым на дачу, под Истрой. Переболеть было необходимо, а где это может получиться лучше всего, как не на свежем воздухе, не в тишине лесов и полей. Вдалеке от цивилизации с ее цифровыми капканами, мобильными ловушками и электронными уловками. Сколько нужно, чтобы юная особа пришла в себя после разлетевшихся в пыль мечтаний? Столько, сколько нужно.

Через две недели бледная, пропитанная свежим воздухом и тонной книжек, найденных на чердаке дома, Маша вернулась домой. В книжках писали о такой любви, в сравнении с которой Машина была еле заметной тенью. К ногам возлюбленных там бросали города, на возлюбленных женились против их воли, ради них шли на убийства и на край света. Маша читала их как противоядие, но становилось только хуже. От классики тянуло в сон. Единственный толк от этого добровольного двухнедельного заточения – теперь Маше удавалось держать себя в руках значительно лучше. И она снова стала спать по ночам, хотя аппетит так пока и не вернулся.