Валерий Терехин - В огонь

«Пролонгация опасна, пора дарить книги. А не то сморозишь глупость, и будут ёрничать в блогах».

К счастью, назревавший конфликт удалось замять: дискуссию свернул вовремя и опять сорвал аплодисменты. Заработали руки. Разрезая ножом ленты скотча, он едва успевал выдёргивать из пачек увесистые экземпляры. Потом отгибал переплёт, хватал чужие ручки и не слушавшимися пальцами что-то скрёб на обороте обложке или на титуле, карябал дату и рядом неуклюжую роспись.

– …Дайте, дайте сфотографироваться с писателем!.. – гудел какой-то бородач над ухом, а его небритый подельник сгребал всех в единую гущу, чтобы никто не ускользнул из пасти объектива. Застрекотали камеры.

«Пропихнулся в самый центр как мэтр. Господи, неужели эта му́ка никогда не кончится? Я же не люблю шум и фотографироваться не люблю, а эту фотосессию выложат в Интернет, а то и ролик в YouTube запустят».

Немеющей кистью наскрёб последнюю дарственную надпись и тяжело поднялся со стула. Последние, самые упёртые библиофилы обменивались впечатлениями. Вездесущая директриса, не покидавшая боевой пост, заманивала их на очередное мероприятие, а он, выпавший наконец из тренда, уже взялся за лямки вновь отяжелевшего рюкзака, как вдруг под занавес торжественным шагом откуда-то из глубины выступила она . Замерев, окаменел от мрачного искушающего сияния недобрых половецких глаз. Под пристальным ревнивым взором неразлучной соперницы ему вручили изящный эстамп, сопроводив подарок пожеланиями успехов, и ненароком обмолвились о новой творческой встрече.

– Спасибо, Алла Эдуардовна, – только и сумел выдавить он и мельком оглядел подарок. Безукоризненная графика подкупала жизненной простотой: бывалый мордатый клипер с истрепанными заплатанными парусами встретил в залихватском море прелестную увядающую яхту с поникшей мачтой. В са́мом уголке заметил россыпь цифр и… «(Ваша Алла)».

«Их нравы, их кумиры… Тебе дают, и ты давай!..»

Вертевшиеся вокруг юные меломаны, клянчившие переписать DVD, разрядили напряженность. Он скрыл смущение (или возмущение, сам ещё не понимал), пробормотал благодарность и засунул кое-как в трещавший вещмешок бесполезный квадрат, который ещё нужно было куда-то девать.

«Эти горестные проводы, запоздалые, унылые… Уйти бы сейчас поскорее, а то угостят на посошок, а мне до платформы маршировать, иначе на дизель не поспею».

Впрочем, рассиживаться не пришлось: в пятницу все спешили по своим делам, Библиотечные коридоры опустели. Уходил подвыпивший, слегка раздраженный, измотанный, но счастливый и гордый собой: встреча прошла успешно, собрал двадцать три человека (без учета библиотекарских дам включая примадонну и хозяйку). После коньяков, закусок и расставаний как со старыми друзьями с теми, кого больше никогда не удивит, забросил за плечи слегка полегчавший рюкзак и заспешил из последних сил к порушенной коррупционным бесхозом станции.

Дизель прибыл по расписанию. Благополучно усевшись меж крикливых цыганок, которые, к счастью, не приставали к нему с гаданиями, думал о своём и вспомнил набивавшуюся на близость метрессу.

«Муж постылый, надоевший за тридцать лет, но без которого не обойтись, списан в тираж… Теперь я буду тащить на себе как буксир эту прелестную яхту. Увезу её в Москву, где на мои ежемесячные сто тыщ она будет реставрировать свои мощи в лучших салонах красоты, чтобы в шестьдесят выглядеть на все сорок восемь, а меня кормить супом-концентратом…»

В трясучем вагоне последние внятные мысли улетучились. Нарастала душевная скорбь, возникавшая всякий раз после удачно проведенных творческих встреч в сыпавшейся российской глубинке. Он мучительно высвобождал сознание из-под пяты радостного обманчивого морока бессмысленной надежды, что завтра что-то изменится к лучшему.

«Всё будет так же, как и год назад… Стресс невозможности что-то изменить в собственной жизни. В той, настоящей, не придуманной в романе, о котором, наконец, стали писать в критических обзорах…»

Его довёз до дома на полуночном такси лихой таджик, напевавший хадисы. Расплатившись, полусонный, он взлетел на лифте на свой этаж. Захлопнув за собой дверь в квартиру, сбросил осточертевший рюкзак на табурет и почувствовал себя на свободе. От всех.

«Рок-гитарист рок-поэту: “Текстура по кайфу. Будем делать железо…” Спать! Спать!.. спать…»

Пробудившись на рассвете от невыносимой боли в перетёртых рюкзаком хрящах, он переместился в полусидячее положение, завернулся в одеяло и, едва разогнув скрюченную спину, потянулся к столешнице. Придвинув к себе ноутбук, вошел в интернет. Его всегда интересовали свежие отзывы о нём и его творчестве.

«Wi-Fi нам поможет, то бишь, Запад… Ну, и как вы меня теперь посчитали, куда зачислили?»

Но в форуме библиотеки о его magnum opera, который старательно распиарил и всем раздарил, не было сказано ни слова. Не ладившие меж собой библиотекарши, которым уже некому было улыбаться, прикрываясь фэйками, словно фиговыми листками, выворачивали друг у друга исподнее.

« Элла Мамедовна . Возмущена тем, как Вы провели встречу, глубоко неуважаемая Алла Эдуардовна. Опять все занимались Вами, опять Вы навязывали себя и свои остатки известному писателю. А ведь Вам 55, детей у вас нет (зачем «портить фигуру»), муж несчастный надрывается на трёх работах, обеспечивая «красоту», и ходит на сторону, где его кормят ужином, пока мадам не вылезает из парикмахерских и SPA-салонов. Алла, ты совсем не знаешь жизни! Ты поди-ка роди, а потом рассуждай о вечном!»

« Елена Дометьевна . Дорогая Барышня Эллочка, толстая и неопрятная (людоедка Эллочка из бессмертного творения Ильфа и Петрова была покрасивше и поинтеллигентнее). Прочитав Ваш комментарий, хочу заметить, что Вы выглядите очень ГЛУПО. Речь шла о литературе, а не о Вашей ИНТИМНОЙ ПОХОТИ и ЗАВИСТИ. Вам стоит закрыть свой рот надолго и не напоминать ничем о себе. Вы УНИЗИЛИ ЛИШЬ СЕБЯ. Алла Эдуардовна будет ходить в парикмахерские и будет счастлива! Ей нет дела до инсинуаций всяких глупых женщин!»

«Надо же так умудриться, исковеркать великий и могучий, себе самой язык вывернуть гинекологическим оборотом, лишь бы уколоть соперницу. Кто кого – директриса Аллу Эдуардовну или наоборот или кто-то там ещё встрял?..»

Он мрачно воззрился на эстамп, выложенный на столешницу посреди безделушек, надаренных его первыми восторженными почитателями. Потом перевёл взгляд на рядок цифр, аккуратно вычерченных коварной рукой, и его вдруг стало распирать страстное желание позвонить, услышать завораживающий бархатный низкий голос с переливчатыми, словно заливные луга, степными модуляциями. Машинально потянулся к мобильнику, но отдёрнул ладонь, обозлившись на себя.