Beatrice Boije - В твоих руках и Цепи станут Жемчугом

– Герман… – эхом повторила девушка, опускаясь на колени перед ним. Сжав холодными дрожащими пальцами тонкую руку на подлокотнике. Подняв взгляд в глаза, подернутые белесой пеленой.

– Неужели это ты… – хрипло усмехнулся старик, протянув руку к ее лицу, и на глазах его вдруг засверкала влага, – Правда ты… дорогая бабушка Беатрис…

Она подняла испуганный взгляд в лицо Айзеку. Впервые за все время, что они провели в пути, она не знала, как ей себя вести. Она обхватила его руку своей, обводя ею по контуру, позволяя ему «прощупать» ее образ. Ее дом все еще стоял, ее род все еще был жив… а что же делать дальше, убедившись в этом?

– Почему вы не в Гамбурге? – тихо поинтересовалась она, поглаживая морщинистую кожу с бугристыми линиями вен.

– Тебя не было столько лет, и первое, что ты спрашиваешь, почему я не в Гамбурге. – снова улыбнулся тот, облизнув пересохшие губы, – Ваш брат увез меня сюда, когда мне исполнилось тринадцать. Мой отец окончательно тронулся умом, а после того, что показал мне Алоис… я не мог больше оставаться там.

– Аскель? – Беатрис отшатнулась, в растерянности припав на одно колено. Снова пробежав испуганным взглядом по лицу Айзека, она нашла в себе силы задать свой вопрос, – Сын мой… Он… сошел с ума?

– Хах… он обезумел, моя госпожа. – дрогнул грудью Герман, дрожащей рукой смахнув с лица выступившие в порыве радости слезы, – Ваша гибель с годами лишила его смысла жизни, сначала он срывал свой гнев на тетушке Эмме, а потом свел в могилу и мою мать… только за то, что она была очень похожа на вас.

– О, боги… – едва слышно отозвалась девушка, закрыв рот рукой.

– Я остался здесь и после его смерти, и после гибели Алоиса… – продолжил Герман, сжав ее пальцы в ответ, – Женился… И пусть моя дорогая Рози не дожила до этого дня, как видите, народу в доме хватает. О возвращении в Гамбург я никогда и не думал, мой дом здесь… там, где мой долг. И, как я вижу теперь, – он замолчал на мгновение, чуть повернувшись к Айзеку, – он выполнен.

– Надеюсь, мои коллеги не сильно утомили вас. – иронично улыбнулся мужчина, скользя взглядом по фигуре Беатрис.

– Нет, что вы, сеньор… – махнул рукой старик, – Будь моя воля, я был бы рад, чтобы они остались подольше… мне столько хотелось им рассказать. Но я сделал, что был должен, и не смел их задерживать…

– О чем он говорит? – нахмурилась девушка, подняв взгляд на своего спутника, – Ты присылал сюда инквизицию? Что все это значит, Айзек?

– Они здесь не причем… – покачал головой мужчина, успокаивающе коснувшись ее волос, – Я всего лишь немного потолковал со своим наставником.

– Только не это…

– Разве вы не помните? – вздернув брови удивился Герман, – Хотя да… вы были еще очень молоды, да и не о том нужно было думать.

Резко ударивший в нос аромат цветов белладонны заставил Беатрис вздернуть голову вверх. И в последних отголосках сумерек она увидела как играют на свету брызги камней граната на черных кружевах в руке ее возлюбленного.

– Это…

– Долгая история. – Герман не дал ей договорить, и как раз в этот момент раздался тихий стук в дверь.

В дверном проеме показалась миниатюрная фигурка Линды, которая сообщила, что ужин уже скоро будет готов.

– Вы говорили, будто мой брат что-то показал вам… – напомнила Беатрис, под руку ведя внука по коридору в сторону библиотеки, – Что же это было?

– Как раз об этом я и хотел поговорить. – ответил он, тростью проверяя дорогу, постукивая ею по мягкому ковру, но хотя бы по тому, как он держался, можно было сказать, что нужна ему эта трость скорее для «галочки», – Было кое-что в нашем доме, о чем всеми силами пытались забыть. Я понимаю, что для вас значил ваш поступок, вы спасали свою жизнь, защищали тех, кто вам дорог, но наша семья так и не смогла справиться с утратой. Дедушка Теодор… помимо газет и пера его лучшим другом стал алкоголь. Он почти не выходил из своего кабинета, а когда выходил… легче было договориться со Смертью, чем с ним. Он совсем перестал писать со временем, взгляды его радикально изменились не в лучшую сторону. В свете от него быстро отвернулись. Отец… да что о нем говорить, я уже и так сказал более, чем достаточно, а большего он не заслуживает. Он покончил с собой спустя три года после смерти моей матери. Тетушка Эмма… – он тяжело вздохнул, будто переводя дух, – Если бы ее не насадили на кинжал, то точно сожгли бы на костре, нет, ей не передались какие-либо способности, просто львиная доля того природного обаяния, которым вы обладали, воплотилась в ней. И она не гнушалась пользоваться этим, выводя из себя отца своими выходками и мороча головы мужчинам. Тем летом, когда ее зарезали на балу ее же бывшие любовники, я был здесь… и просто попросил Алоиса забрать мои вещи и реликвию, которую он попросил меня сохранить.

Отворив ключом дверь, он пропустил вперед Беатрис и прошел за ней следом. И когда свет свечей в настольном канделябре мягко разогнал тьму, он продолжил.

– Может вы не помните свой дар Исааку, но это вы точно должны были запомнить. Алоис говорил мне, что дед нанял лучшего художника Гамбурга для этой работы. Должен сказать, когда я еще мог видеть, он продолжал выглядеть превосходно… я только сменил багет.

– Да вы что… – ошеломленно вздохнула Беатрис, подходя ближе.

С высокого полотна в человеческий рост на нее смотрели ее близкие. Как живые, будто время тогда остановилось для всех них. Теодор… степенный и серьезный, всеми силами старающийся не хмурить густые, кустистые брови, сжимающий крепкими пальцами ее хрупкие плечи. Аскель… в том самом возрасте, когда ей казалось, что она растит лучшего на свете сына. Умный… талантливый… добрый… как же блестели его глаза. На руках она держала маленький сверток из кружев, из-за которого можно было различить светлые кудряшки, отливающие майским медом. Эмма тогда только родилась, кроме шелковистых волос и огромных голубых глаз на пол-лица на ней больше ничего и не помещалось.

А она сама… Посмотрев в свои глаза, тогда еще ясно-зеленые, такие яркие в контрасте с темно-синим платьем, Беатрис вздрогнула в нерешительности. Будто в один миг она вспомнила, что испытывала в те минуты. Бесконечную усталость от жизни, безграничную любовь к своим детям, граничащую с отчаянием, терпение к мужу и… идущее трещинами ощущение мрачного грядущего. Ей было двадцать четыре года. И так тяжело давалось ей в последние годы ее обучение. Она никогда не давала себе поблажек, а спуская пар на тренировках, она помогала себе прожить еще один день. Теодор никогда не одобрял ее увлечений, но Беатрис была непреклонна. Она никогда не была курицей наседкой и не собиралась ей становиться, будь у нее хоть десять детей. Бунтарка по меркам своего времени, любой мужчина быстро указал бы ей на ее место у детской колыбели и в супружеской постели, но куда там…