Андрей Драченин - Сказ о твоей Силе

Шевельнулось что-то в душе. Давно такого не чувствовала. Всё из-за той. Ходит что. Смягчила сердце, гвоздём костяным пробитое.

Пожалела в общем. Молодой совсем. Поумнеет ещё глядишь. Не все сразу старыми получаются. Съежилась драконья тень до женской.

Нож пригодился все ж таки. Прядь волос молодому срезала, на пучок травы нужной намотала, в огонь бросила.

Очнулся молодой. Сел, глазами ошалело хлопает.

– На счёт той, что приходит. Думать бойся. Иди пока, – проворчала.

Мелко закивал молодой, подхватился суетно и только камни прошуршали, затихая.

Вышла из пещеры старуха. В небесное зеркало глянула. Весь мир в нем. Смотри, если умеешь.

Сверилась с зеркалом, ей одной понятное увидела. К котлу вернулась. Горсть того сыпанула, пучок другого раскрошила. Помешала. Часть в огонь плеснула черпаком. Ну, все уж на сегодня. Доварился очередной виток. Сейчас докипит, затухая. Остынет. Стылое выплеснет старуха, новое заварит. И так пока к другой Сила не уйдёт, не отпустит.

Ноет гвоздь костяной внутри. Как в грудь его много веков назад вонзила, так и ноет. А как ещё Силу да мудрость передать? Порядок такой.

Есть уже кому передать. Правду молодой сказал. Ходит, помогает.

Юная совсем. Не знает ещё. Но узнает во время свое. Заглянет Сила в глаза. Не дрогнет рука.

У неё не дрогнет. А старухе вот жалко её.

Войдёт гвоздь костяной в сердце – старухой станет. Собой быть перестанет.

Это и жалко.

Светлая очень. Хорошо, правильно мир видит. С любовью смотрит. Любуется всем. Старухой станет, к тому, что видит, еще и менять мир сможет. Смотреть вот только с пользой будет. Равновесия пользой. С любовью гвоздь костяной в сердце не даст.

А кажется старухе, что может и хорошо бы… С любовью чтоб. Менять чтоб с любовью. С любовью глядишь и с молодым не свара бы вышла, а доброе что.

А как передать силу? Так от веку было.

Ноет гвоздь. Напоминает. Никуда без меня.

Ночь минула. Загодя старуха почуяла – идет. Как свету больше стало. С порога сразу:

– Здравствуй, бабушка! Я тебе молочка парного принесла. Не вставай. Вот держи.

У ног села. Смотрит, улыбается. Самой аж улыбнуться захотелось старухе. Не смогла, разучилась.

– Что помочь тебе, бабушка? Все сделаю, ты отдыхай сиди. А я сюда шла – олененка видела. Хорошенький такой, смешной. Ножки длинные. Прыгает, взрослого изображает.

Радостная. Восторг в глазах. Небо голубое с пухом белым облачным. Тоже зеркало в своем роде. Радость в нем только отражается. А грязь всякая нет. Будто и нет ее, этой грязи.

– Ты иди, дочка. Нынче не надо помощи. Дела у меня, рано тебе еще. За молоко спасибо. Иди, дочка. Еще на олененка глянь, – сказала старуха.

Убежала юная.

Задумалась старуха.

Встала наконец.

Решила.

Воды родниковой в котел плеснула. Огонь воскресила. Варить начала. Не как обычно. Не Силы веленьем. Желанием своим. Судьбу юной решила поменять. Почуяла Сила. Налился болью гвоздь костяной, печет сердце. Руки немеют, не двигаются. Тело осесть тряпья кучей желает.

Терпит старуха. Первый раз с Силой вразрез пути выбрала. Терпит, руками непослушными что нужно теребит-крошит. Слова губами онемевшим шепчет. Темно перед глазами.

За котел схватилась. Зашипела плоть. Перешибла ожога ярость в груди боль давящую.

Помогло.

Ненадолго.

Вбежала в пещеру юная. К старухе бросилась. Обняла.

– Что же ты делаешь, бабушка!? Чувствую, не так что-то! Зачем ты?

– Не хочу, чтоб как я… – прохрипела старуха.

– Не переживай! Ну что ты…? Не боюсь я. И ты не бойся. Знаю я что делать надо. Хорошо все будет, – хлопотала юная.

Совсем болью скрутил гвоздь костяной старуху. Согнулась пополам. Сила точку ставила за непокорство.

Руку на сердце почуяла. Узкая, гладкая. Пальчики тонкие, нежные. За гвоздь сильно взялись. Решительно.

– Потерпи, бабушка, сейчас хорошо будет.

Боль ушла, как не было.

«Все» – подумала старуха. – «Не смогла».

К концу приготовилась. Сила с гвоздем костяным уходит, и старухе не жить. Силу приняв, сама по себе быть перестала. Без Силы и жизнь уходит.

Мягко гвоздь из сердца вышел. След, как на воде закрылся.

«Не бывает так» – мысль мелькнула, и другая следом. – «Раньше не было».

Лежит в руках у юной гвоздь костяной, жалом острым завораживает. В плоть просится.

Засветился вдруг. Очертаниями поплыл.

Солнышко на ладони. Сияет. Вверх всплыло. Запрокинула голову юная. Светит солнышко, лицо ей озаряет. Улыбается юная счастливо, глаза блаженно закрыла. Рассыпалось солнышко пыльцой золотой, осело на юную. Вдохнула та часть пыльцы той грудью полной, остальное на кожу осело. Внутрь ушло.

– Вот, бабушка. А ты переживала, – улыбается.

– Как? Как смогла так…? – ошеломленно спросила старуха.

Бывшая, выходит, старуха. Вполне себе живая.

– Попросила просто. Сказала, вижу ее. И люблю. И попросила.

А в глазах у юной все то же небо.

Радость и любовь отражающее.

Фыркнула Урун. Крутанулась на месте, косой чёрной будто плетью хлестнув, и выбежала из чума. Ноги вбила в крепление лыж, вихрем снежным сорвалась. В сторону куда чаще всего носки лыж Урун смотрели.

Недалеко от стойбища одинокий чум с рогатым черепом оленя на шесте стоял. Жил в нем шаман стойбища Бэркэ. Кому шаман и человек уважаемый, в трепет мистический вводящий, а Урун первый друг и советчик. Беда случилась, к Бэркэ мчит Урун. Радость – и тут первая новость ему. Радость с шаманом больше становилась. Ну а беда надвое делилась и силу теряла.

Остановилась Урун с налету, аж лыжи взвизгнули. Щеки морозом целованные светятся в меху песцовом. Глаза темные огнём горят. Страсть как хороша.

Бэркэ на пороге чума сидит. Смотрит. Знает – пламя Урун. Пока гудит искрами плюясь – смотреть надо, слушать. Как уголь рдеть начнёт – говорить.

– Вот опять он! Женщина должна сидеть в чуме! Дело женщины дети и готовка, – только ногами бежала и сразу словами без перехода мчит Урун. – Не сидела никогда и не буду!!! Другую пусть себе ищет, раз всю как есть меня не берет!

Был у Урун жених. Бэюдэ звали. Хороший охотник. Шибко правильный только. В том спор всегда выходил, что Урун шибко правильной быть не хотела. Не прошла даром с шаманом дружба.

Узнала Урун, что такое движением тела с духами разговор вести, природы ритм в себя впуская. С землёй целым стать, порывом ветра тундры спину огладить, волной морской упруго прокатиться, брызгами о твердь. Пламени языками заворожить – душа на углях пляшет, вокруг опаляя. Грея. Танец обрядовый впустила в себя Урун, сама танцем стала. Уже не могла по-другому. Не по душе оказалось это жениху. Вот и ссорились.

Послушал Урун Бэркэ. Помолчал.

– Садись рядом, – говорит. – Вместе помолчим.