Александра Пугачевская - Зоя 2: Америка

Зоя отложила дневник в сторону и задумалась. «Надо попробовать расспросить папу, ведь он хотел что-то мне рассказать». Зоя вышла в коридор и тихонечко направилась в комнату к родителям. За дверью слышалось перешёптывание:

– Надо было раньше ей рассказать, теперь-то уже поздно, – сказала мама.

– Что значит «поздно»? Ей уже тринадцать лет, уже совсем взрослая. – Зоя зарделась при мысли о том, что папа считал её «взрослой». – Пусть знает о своём дедушке, почему мы всё от неё скрываем?

– Петя, ты ведь видишь, сейчас могут не отпустить, ведь ты мне сам говорил, что нельзя никому про твоего отца рассказывать. А теперь-то уж точно.

– Ну, она же не дура, не будет на каждом углу трубить о нём. И, может, мы сами что-то о нём выясним?

– Не знаю, уже тридцать лет прошло, кто уж теперь что-то тебе расскажет? Главное, чтобы эта история не помешала нашему выезду.

Зоя вздохнула. От ощущения того, что родители ей врали всё это время, ей сделалось тошно. Но как выяснить правду? И почему они так тщательно скрывали от неё дедушку Касаткина? Почему говорили, что он бросил семью, когда папа был ещё младенцем, если это не так? И куда в действительности делся дедушка?

Больше Зоя не задавала вопросов про деда Касаткина, хотя его портрет она забрала к себе в комнату и спрятала в дневник. Он так и лежал там, между страницами, а потом был перевезён в Америку. Иногда Зоя проверяла фотографию деда, думала о нём, мечтала, что он, такой красивый и яркий, приедет за ней, всё расскажет и сам раскроет тайну своего исчезновения.

Интервью Зоя не помнила. Рыжая женщина о чём-то расспрашивала родителей, а Зоя всё время молчала. Разговор шёл на русском, и Зоя расстроилась, что ей не удалось ни слова сказать по-английски. Сотрудница посольства говорила по-русски довольно хорошо, но с ужасным акцентом. Пару раз Зоя поймала на себе взгляд рыжей женщины. Зоя старательно отводила глаза и боялась, что та заметит, что Зоя её украдкой разглядывала. Зое рыжая женщина показалась очень милой и приятной.

А потом они ушли. По дороге домой родители обсуждали интервью, пытаясь понять, понравились ли они этой женщине:

– Там же тоже люди работают, – говорил Зоин папа.

– Люди, люди. Думаю, что ты всё провалил. Зачем ты ей про патенты начал рассказывать?

– Потому что они должны знать, что у нас здесь происходит. Элла, ты всегда так! У меня украли патент! Почему я должен молчать?

– Да какое отношение твой патент имеет к статусу беженца? Надо было говорить, что ты еврей и что тебя притесняли. Всю жизнь притесняли, несмотря на то, что ты русским записан.

– Еврей? Я не еврей. Я русский. Я – советский человек!

– Петя! Ну я же тебя просила! Ну нас точно не возьмут. Сейчас кто-нибудь услышит и донесёт.

– Ну и пусть доносят, я не собираюсь становиться евреем, только чтобы кому-нибудь угодить. И вообще, если не возьмут, значит, и не надо – буркнул папа.

Рыжая женщина действительно оказалась милой. И семья Касаткиных получила «статус беженца». Переезд в Америку набирал обороты. Теперь, на последних стадиях эмиграции, в их лексикон вошло ещё одно слово – «контейнер». Этот «контейнер» можно было отправить в Америку и загрузить мебелью, книгами, пианино и даже отправить в США старинное зеркало, которое стояло в Зоиной комнате и служило источником беспокойства для девочки, так как она постоянно себя в нём разглядывала. Однако Зоины родители решили не терять время на отправку контейнера и не выстаивать очереди на его оформление.

– В Америке всё есть, – твердила Зоина мама. – И что мы это барахло повезём?

А папа не любил вникать в бытовые проблемы семьи. В Америку решили поехать с двумя чемоданами на каждого члена семьи, как разрешалось авиакомпанией, а книги послать по почте. Свои дневники Зоя посылать отказалась, поэтому часть её чемодана была выделена под уже заполненные тетради и несколько пустых, в которых Зоя собиралась вести дневник в Питтсбурге.

Отправкой книг руководил папа. Несколько недель подряд он собирал посылки, обматывал их бечёвкой и отправлялся на главпочтамт, откуда те высылались прямиком в Питтсбург. В Питтсбург улетела вся их библиотека, и мамино «Сопротивление материалов», и все тома «Библиотеки всемирной литературы», включая «Старшую Эдду» и «Эпос народов СССР», и полное собрание сочинений Фейхтвангера, которое, как утверждал папа, им обязательно пригодится в США.

В начале лета 1990 года в их квартире появился некто Виктор Петров. Этот Виктор стал для Зои символом той общей неразберихи, которая царила в их доме в это время. Появился он внезапно: Зоина мама познакомилась с ним в очереди в американское посольство, куда пошла один-единственный раз, сменив папу. Виктор также пытался уехать из СССР в США и тоже хотел получить «статус беженца». Статус Виктор получал ввиду своего вероисповедания, а не принадлежности к еврейской нации. Он познакомился с баптистами дома, в Донбассе, куда вернулся сразу после службы в армии, и каким-то образом выяснил, что баптистская община в Америке готова сделать ему вызов. Получив же вызов, Виктор тут же отправился в Москву отстаивать очередь в американское посольство, не желая оставаться в СССР. Виктор никогда не улыбался, и на лице его было постоянное выражение страдания и скорби. Было непонятно, пережил ли он что-то особенно ужасное в армии или же стал таким несчастным уже после того, как обратился в религию.

Виктор Петров своим совершенно славянским видом и высоким ростом сильно выделялся из толпы остальных страждущих в очереди в американское посольство. Как именно и о чём Зоина мама с ним заговорила, никто не знал, но мама привела Виктора в их квартиру без предупреждения, водрузила его на кухне и заявила, что «мальчику негде жить». Откуда-то с антресолей родители вытащили старую, ржавую раскладушку, и теперь на кухне невозможно было протолкнуться. По утрам Зоя стеснялась туда зайти, боясь застать там спящего Виктора, который спал в тренировочных штанах и майке, тем самым очень смущая Зою. Больше всего ей не нравилось заходить после него в ванную. Виктор пользовался каким-то едким одеколоном, от которого у Зои щипало глаза.

Виктор был на десять лет старше Зои, но в свои двадцать три он казался ей взрослым мужчиной. «Мальчиком», как его называла Зоина мама, он не был. Виктор постоянно проводил пальцами своих ручищ по кудрям, вздыхал и пил чай с сушками, которые покупала для него мама. Говорил он с украинским акцентом, чем Зою раздражал. Чтобы избежать его присутствия, Зоя стала чаще навещать Инну Львовну. Но если раньше мама заметила бы её отсутствие, заставила бы делать уроки или же усадила бы для проведения воспитательной беседы, то теперь, казалось, вообще не обращала на дочку внимание.