Виктор Подъельных - Яблоко от яблони

Тесть встаёт рано и вскоре будит меня – пора проверять сети. Я смотрю на часы – без четверти шесть. Хочется спать, но если поехать позднее – рыба может «залиться», и её останется только выбросить. Мы спешно пьём чай и, одевшись потеплее, выходим из дома. Прохладно. Солнце недавно проснулось и ещё потягивается, дотрагиваясь лучами до капелек росы на траве. Снова кричит коростель, такое ощущение, что он не спит, или всё его семейство «дежурит» по-очереди. Мы спускаемся к реке и садимся в лодку, нарушая утренний покой шумом мотора. Проверяем сети. Попало только в одну – пять подлещиков, парочка язей, окуньков и три сороги. Тесть вытаскивает сети вместе с рыбой, аккуратно укладывает в специальный ящик, и мы возвращаемся обратно. Спать уже не хочется, речная прохлада прогнала весь сон. Я вытаскиваю ящик с сетями на берег и развешиваю их на шесте. Потом мы аккуратно освобождаем рыбу, стараясь не порвать сеть, и складываем её в берестяную корзинку. Я беру нож, разделочную доску и здесь, на берегу, начинаю чистить. Некоторые рыбины ещё живые, они смотрят на меня выпуклыми удивлёнными глазами. Мне становится нехорошо. Я в роли палача, жестокого и беспощадного. Погода внезапно хмурится, ветер нагоняет тучи, начинает моросить дождь. Я беру в руки окунька и… отпускаю в воду. Он, не поверив удаче, замирает на пару секунд, потом срывается и исчезает в глубине. Остальные рыбы уже «заснули», я чищу их и тут же в речке мою. Дождь перестал, но солнце по-прежнему закрыто плотной пеленой облаков. Тесть отправляется варить уху, а я решаю обкосить вокруг дома траву. Старенькая коса стоит в сенях. Я беру брусок и резкими движениями слегка правлю полотно. Потом прохожу первый ряд. Коса мелодично поёт, подрезая траву, а я снова вспоминаю бабушку…

Это она научила меня косить. Помню, как в первый раз я поранился, схватив брусок не за край, а за середину. Было такое ощущение, словно на большой палец плеснули кипятком. Я завязал рану попавшей под руку тряпицей, чтобы остановить кровь. Но желание брать в руки косу не пропало. Просто я стал аккуратнее.

В тот день мы шли с бабушкой рядом, она косила ловко – вжик-вжик-вжик. Сначала я еле успевал за ней, а потом приноровился и косил уже наравне. Мы обкосили лужок перед домом, а на следующее утро переворачивали траву длинными деревянными граблями, собирали в валки. Ещё через день трава слегка подвяливалась на солнце, и мы собирали её в небольшие копны. Утром копны растряхивали, в обед снова поворачивали, вечером – собирали. Сено было готово через несколько дней, и его убирали на сеновал – настланные под самой крышей жерди. Я брал подушку с одеялом и на ночь забирался в это пьяняще-ароматное чудо. Сны на сеновале были самые сладкие.

…Я прошёл последний прокос и вновь увидел голубку. Вернулась! Сходил за крупой и снова накормил её досыта. «Отпустишь, и вернётся» – шепнул кто-то внутри меня, и на душе стало легко.

Только мы сели обедать, как издалека послышался звук мотора. Через некоторое время я увидел, что к нам по тропинке идут гости. Это приехали Николай с Михаилом. Мы пригласили их за стол и налили ароматной ухи. Николай приехал из Зеленограда. На могилу деда. Его деда в 30-х годах сослали в эти места как «врага народа». В нескольких километрах от нашей деревни был лагерь, куда свозили людей, неугодных советской власти. Николай рассказал нам, что дед отказался вступать в колхоз, хотел жить, как и раньше, личным хозяйством. Тогда его арестовали и сослали куда-то, а куда – никто не знал. Николай писал в разные инстанции, но тщетно. Однажды ему повезло, и след деда нашёлся. Николай приехал в наши края и привёз большой металлический крест. На нижней табличке креста были выбиты фамилия и инициалы деда, на верхней – поминальные слова людям, которые попали не по своей воле в этот лагерь и умерли в нём. Тесть вспомнил, что лагерь тогда был открытым и деревенские могли свободно ходить по его территории, общаться с заключёнными. Ему было всего четыре года, как «зэки» его «украли». Мать с отцом обошли тогда весь лагерь, и нашли его в одном из бараков, где он вместе со всеми пил чай. Люди были оторваны от родных и брошены в незнакомые места умирать. У многих дома остались дети, которых они уже никогда не увидят и поэтому любой ребёнок был принят ими как родной. Тестю тогда надавали гостинцев и самодельных игрушек, всем хотелось с ним поговорить, сделать что-то приятное.

Я слушал разговор про лагерь и снова вспомнил про рыбу, смотрящую на меня обречённо. Сосланные в лагерь люди и были как та рыба – вырванные из привычной среды и отправленные на верную смерть…

Михаил, проводник Николая по этим местам, уточнил у тестя детали маршрута, и они отправились дальше, нужно было успеть до темноты. Мы проводили их до лодки. Николай задумал поставить крест там, где были захоронения, а если не найдёт, то на самом высоком холме. Впервые за много лет в этих местах появится памятник жертвам репрессий, установленный обычным человеком. Настоящим человеком! Я уверен, что дед Николая гордится внуком, благодарно кивая ему с небес.

Мы возвращаемся в город. Дом насупленно смотрит на нас, он ожидал, что мы ещё погостим, но пока не получается. Мы собираем вещи, занавешиваем окна и запираем двери. Уже из лодки я оглядываюсь на дом. Он, словно собака на привязи, смотрит просящими глазами-окнами, прощается. Мне хочется подбежать к нему, обнять как человека и долго так стоять, обнявшись. Мы вернёмся. Слышишь?! Обязательно вернёмся!

Где-то снова кричит коростель, кукушка отсчитывает дни до новой встречи, а за лодкой стелется длинный, расходящийся по воде след.

– Ну, здравствуй, Горбунок! – Бабушка подходит к большому валуну, обросшему мхом, и гладит его, как живого.

Он и правда похож на конька-горбунка из сказки – «уши» -веточки, «широкая спина», вытянутая «морда». Перед тем, как зайти в лес, мы всегда прикасаемся к нему. Бабушка уверяет, что он не даст заблудиться, выведет из леса, силу придаст. Я прикасаюсь к нему опасливо, но, почувствовав мягкий мох, глажу, как соседскую кошку, и даже обнимаю в порыве чувств.

– Ну, пойдем давай, ягоды ждать не будут, – Бабушка поднимает большую плетёную корзину, берет сухую палку, оставленную рядом с «горбунком», и мы, раздвигая разросшиеся кусты дикой малины, заходим в лес.

Еле заметная тропинка петляет между деревьями, но я не боюсь заблудиться: бабушка впереди, да и хозяин леса нами обласкан, чего бояться? Но через пару шагов шарахаюсь в сторону, испугавшись лесной птицы, вспорхнувшей из-под ног. Бабушка улыбается. Она чувствует себя как дома в этом необъятном пространстве под названием «лес». Она бодро идёт по тропинке, временами находит редкие ягоды и с удовольствием ест, успевая при этом разговаривать со мной.