Мария Вилонова - Дети Нитей. Великие Дома

Ситуация несколько осложнялась тем, что мама не вполне еще понимала, почему вдруг ее младший сын стал таким лапочкой и перестал трепать ей нервы. В отличии от отца, который вскоре после ужина в честь моего возвращения из Дех-Раадена неожиданно перестал на меня подозрительно поглядывать. Я догадывался, что обязан этим Сэддоку, который решил пояснить папе некоторые фундаментальные законы магии Разума. А вот мама все еще ждала от меня подвоха. Но явно не такого подвоха, как то, что я в итоге ей объяснил.

Она выслушала меня молча, практически все время не отнимая руки от глаз и плотно сжав губы. Нет, она не плакала, но сидела настолько бледной и напряженной, что честное слово, лучше бы она зарыдала. Тогда я, по крайней мере, имел бы повод ее обнять, успокоив тем самым и свое ноющее сердце. Но после некоторого молчания она посмотрела на меня и сухо произнесла:

– Делай, что должен, Алво.

Я очень, очень надеялся, что однажды она сможет меня простить.

Утром следующего дня, я, преисполненный тяжелых мыслей, отправился в путь, получив предварительно заверение отца в том, что Сэддок в кратчайшие сроки узнает о моем отъезде по причине, которую мы с ним и братом сформулировали вместе. Я попросил папу передать мастеру, что отсутствую «по делам, которые касаются исключительно четырех Великих Домов». Подобная формулировка не могла стать ложью, немедленно уловленной Сэддоком, – данный диалог действительно произошел между мной и отцом. А некое возможное волнение от своего генерала во время доклада учитель наверняка спишет на переживания за сына, потому что это так же было исключительно истиной. Я подробно описал отцу, что именно требуется делать, думать и говорить на встрече с магом Разума, если необходимо оставить его в полнейшем неведенье относительно собственной осведомленности о нашем плане. К тому же, я совершенно не сомневался в способностях генерала сделать все именно так, как того требовали обстоятельства. В конце концов, мастера сами дали мне право выбирать, рассказывать семье о порученной задаче или нет. Зная меня, они не удивятся, что я решил промолчать – я всегда так делал.

Я улыбнулся, подняв голову в холодное ноябрьское небо. Пока за спиной стояла семья Равел, все планы просто обязаны были исполниться. Впервые за долгое время о моих целях было досконально известно не только мне, но и отцу с братом. Я понимал, что они сделают все, от них зависящее, чтобы наш план был исполнен в точности. Жаль, что это – в последний раз. Наша троица отлично сработалась за столь короткое время, которое позволили нам провести вместе мастера. Но даже этого должно было хватить, чтобы мы втроем сумели провернуть дело, которое, уверен, не понравится моим учителям гораздо больше, чем все то, что я делал в одиночку до этого. Я до ужаса не хотел расставаться с отцом и Эльином, но понимал, что сейчас в мире есть люди, которым я гораздо нужнее. Мой путь лежал теперь к другой моей семье, к тем, кто еще не знал обо мне и совершенно не планировал ничего такого, что я собирался им предложить. Хотя, с другой стороны, а могли ли они вообще что-либо планировать в условиях, в которые их поставили Великие Дома?

Выехав из города на тракт, я пришпорил коня и помчался на юг, туда, где на границе с Сууледом жили особенные маги, даже не подозревающие, какую смуту они могут внести в существующий миропорядок. В крошечную деревушку, где мирно жил, отдыхая от интриг и забот, их негласный лидер, способный одним взглядом успокоить любую местечковую ссору. Человек, которому я доверял больше, чем, порой, самому себе. Которому доверяли и они. Который уже учил их детей и решал их проблемы. Вернувшись из Сериона на собственную родину после смерти супруга, она устроила там все по образу и подобию Великого Дома, ей просто уже было так привычней. Люди согласились с ее доводами, прислушались и сплотились вокруг нее. Пятьдесят лет в семье Равел не прошли даром – она умела убеждать и командовать, а ее гнева боялись все, даже мой отец. Странная община под ветвями вековых сосен на самом деле уже была Домом. Неоформившимся еще, скромным и неофициальным, не имеющим своего имени, но, все же, Домом.

Я ехал сейчас к своему первому учителю, показавшему мне пять Нитей мироздания. К первому своему мастеру, чьего слова слушался беспрекословно. Никогда раньше я не задумывался об этом, любуясь тем, что называл даром и считая себя особенным. Не замечал, чем на самом деле является деревушка, где часто гостил в свободное время. Где на опушке соснового леса стоял каменный особняк, в котором восточное крыло было почему-то отведено под классы и библиотеку. Я посмеивался над этим, ведь я был одаренным магом, который, несомненно, сделал самый правильный выбор из всех, а они… зачем им вообще школа, если они не в состоянии осознать, что им следует заниматься нормальной магией, а не этими листочками с веточками? Я искренне считал, что в своих бедах, в своей бедности и положении в обществе виноваты исключительно они сами, странные, глупые упрямцы, которые занимаются совершенно не тем, что требуется нормальным людям.

Сложно передать, что я чувствую теперь по поводу того человека, который позволял себе подобные мысли. Такое поведение нельзя уже объяснить магией Разума, эмпатическими каналами и эмоциональным выгоранием. Хотя мои отношения с семьей, на самом деле, тоже нельзя. Во всем, что произошло, был виноват исключительно я, своей собственной головой не осознавший, что отец просто волнуется за излишне увлеченного самим собой сына и пытается хоть как-то заставить его вспомнить о том, что он не один на свете. Вот именно об этом, в первую очередь, я не подумал. Со всей высоты своего величия я смотрел на людей, которые пытаются не дать своему искусству, делу всей их жизни и жизни их предков сгинуть в веках, и считал, что они занимаются глупостями. В моем мире каждый маг имел право изучать Нити – и мальчишка из Дех-Раадена, и Алу-Ша, если они имели к этому талант и желание. Я готов был драться с миром за это их право так же, как дрался за свое. Я выдал его всем, кроме тысяч людей, которым был, по сути, обязан за то, чем так гордился и что позволяло мне чувствовать себя особенный и одаренным. Им этого права положено не было, ибо занимались они не тем, чем хотел я, а тем, чем хотели они сами. Когда Эльин назвал меня самовлюбленным засранцем, полагаю, он сильно смягчил формулировку.

Я знал, что человек, к которому я теперь спешил, поймет меня, простит и поддержит. То, что она уже сделала, ясно говорило о том, что и у нее была мечта наконец вписать имя своей семьи, своего искусства в мировую историю. А еще я отчетливо осознавал, что именно ее прощения за свое прошлое поведение не заслуживаю, в принципе.