Василий Ворон - Обращенный к небу. Книга 2

Илья выронил лопату. «Выкопал?!..» – страшное, непотребное здесь слово застряло у него в глотке. Он стоял, не в силах двинуться, а князь тормошил его и орал на ухо:

– Илья! Муромец! Да очнись же ты! Эй!

Давным-давно Кий со своими братьями да сестрой Лыбедью решил осесть на этом холме, а град над рекою и до сей поры выглядел молодо да ширился от лета до лета, обрастая срубами мастеровых да торговых людей. Рано по вёснам начинали стучать топоры, и весёлый ветер, часто заглядывающий на холм, разносил окрест свежие стружки да запах тёса. За бревенчатыми стенами гордо возвышались княжеские палаты, окружённые теснившимися подворьями, а над самой Непрой стояли на заветной поляне три кумира да зорко глядели на людей, тянущих свою лямку по мере сил да умений. Всё подмечали древние боги славян: как люди хозяйство ведут, как за скотиной доглядывают, как гостей привечают. А и гостей было от весны до осени изрядно в граде Киеве, больше по Непре идущих, да всё из разных краев. У длинной пристани толпились от мала до велика корабли, будто поросята у матки-свиньи под боком (коли глядеть сверху, с холма). Были там скромные струги да дощеники, бывалые норманнские ладьи да длинные эллинские галеры и ещё множество самых невиданных судов от Варяжского моря до тёплого Эвксинского понта и далее. Толпились на пристани толмачи, лопоча на невесть каких языках, сновали по узким сходням трудяги, торопясь успеть в оговоренный с купцами срок очистить трюмы кораблей от залежавшегося там в дороге добра. И добра этого было великое множество: душистые масла да пряности, ковры да аксамит [4] Аксамит – бархат. , узорочье [5] Узорочье (здесь) – драгоценные ткани. красы превеликой и ещё столько всего, что уразуметь иному из посадских бывало невмоготу.

Кипело в городе торжище с раннего утра до закатной зорьки, и всяк другого понимал, даже не зная заморских языков – ибо в торговых делах громко да понятно глаголет звон монет, отчеканенных в разных пределах земли.

Верховных жрецов было в Киеве трое: Преслав, Грыня да наипервейший из всех – Боркун. И не один из них не был похож на обычных сельских жрецов, коих каждый привык видеть сытыми да губастыми. Киевские жрецы обширным брюхом себя не отягощали, вид имея строгий и праведный. К Боркуну же часто приходили даже из дальних деревень за советом, и никто не уходил от него без нужного наставления: каждому находил Боркун слова утешения, напутствия, грозного увещевания. Был он стар и сед, худой, но прямой, что истукан, и с глубокими пронзительными глазами. Уважали его и любили, а кто и побаивался, ибо лень да иные непотребства видел он без всяких слов признания в том со стороны негодного человека. Кроме прочего, пользовал Боркун болезный люд от разных хворей, и шла за ним слава ведуна.

Когда в Киев вернулся из похода на Корсунь князь Владимир, первое, что сказал он своим нáрочным, было:

– Позовите верховного жреца, Боркуна. Немедля пусть явится.

Немедля тот и явился: одетый во всё белое Боркун, опирающийся на посох, увенчанный знаком Грома.

– Звал ли, князь? – войдя в палаты, вопросил Боркун, и спина его оставалась прямой. Князь тоже не ответил поклоном:

– Заждался уж.

Жрец стоял против князя. Князь прохаживался перед ним взад-вперёд, не решаясь начать тяжкий разговор. Боркун молча и холодно ждал. Пройдясь туда-сюда, князь, наконец, остановился и посмотрел прямо в глаза Боркуну. Долго так смотрели они друг на друга, и Владимир первым отвёл взгляд. Пожевал губами, вымолвил:

– Я решил крестить Киев.

Тихо сказал, но твёрдо. Боркун и бровью не повёл, но только спросил:

– Капища разорять станешь?

– Стану, – так же тихо сказал князь, не глядя уже на жреца. Боркун молчал. Владимир снова походил туда-сюда, остановился, поднял голову, тяжело посмотрел на жреца:

– Уходите из Киева… Ты и твои люди.

Боркун на этот раз отмалчиваться не стал:

– Нет нам отсюда дороги, князь. Хочешь кумиров валить, сперва меня повали. Может, прямо тут и начнёшь?

Князь опустил глаза. Ещё тише сказал:

– Боркун… Не хочу я крови… Уходи из города. Богом прошу…

– Каким богом ты меня об этом просишь? – разнёсся по палатам твёрдый голос Боркуна. – Своим богочеловеком, казнённым на кресте?

Князь поднял голову, возвысил дрогнувший голос:

– Им! Подобру уходи, Боркун!

– Лучше здесь меня возьми, князь, – ответил жрец тише, но сталь звенела в его словах. – Не стану я бежать, словно заяц. Со мной мои боги! Всю жизнь я служил им, вместе с тобой ставил кумирню на холме. Вижу я свою смерть в этом граде. Буде и скорой она будет… Так что не уйду из города, а от тебя сей же час ухожу.

Сказал, повернулся да и пошёл вон из палат княжеских. Оставшись один, князь подошёл к лавке, тяжело на неё опустился и пробормотал:

– Нет и мне дороги назад…

Послышались шаги. Владимир поднял голову и увидел входящего в хоромину Зосиму. Подойдя, он поклонился:

– Благословит тебя Господь, князь. Что за думы одолевают тебя?

– Верховый жрец был у меня, – князь скрипнул зубами. – Не хочет уходить из города…

– И верно не хочет, – кивнул Зосима. – Ибо настоящий жрец.

– Так что же делать? Руки ему заламывать я не смогу… Любит его народ. Да и я уважаю…

– Да, князь, – согласился Зосима. – Служил бы сей муж церкви Христовой, была бы она ещё крепче.

– Но что же делать? – вопросил князь, на что Зосима воздел руки со словами:

– Всё в руках Божьих! Если есть Боркун, стало быть, так нужно. Поговорим о других делах, князь.

– Илья! Муромец! Да очнись же ты! Эй!

Илья открыл глаза и увидел тормошившего его мальчишку по прозванью Репей.

– Чего тебе? – Илье хотелось выпить бочонок студёной водицы, чтобы смыть гадкий сон.

– Не мне, воеводе. Ступай скорей.

Илья скоро встал, оделся, освежил лицо под ковшом, из которого ему слил Репей, и приладил за спину меч. Добрыня ждал во дворе.

Совсем недавно вернулось воинство из долгого похода, но в Киеве никого из ополчения не было – служилый народ торопился по домам, да и земля заждалась пахарей: весна уже была на исходе. Из Корсуни да из самого Царьграда вместе с Владимиром пришли в Киев священники – князь, следуя своему зароку, собирался крестить стольный град. Народ в городе и окрестностях волновался, предчувствуя большие да недобрые дела. Зосима сразу по возвращении отправил Илью к князю, но тому было недосуг, и поэтому всеми делами Муромца ведал сам Добрыня. Он поселил Илью у княжьего подворья в своём дому, наказав ждать, и часто говорил с ним о том о сём.

– Чего я тут жду, Добрыня? – спрашивал Илья, глядя на высокую суету, в которой только Зосимы не было видно. Воевода успокаивал: