Василий Ворон - Обращенный к небу. Книга 2

Словно на стену налетел князь от этих слов Ильи. Он отступил назад, споткнулся об лавку, пошатнулся.

– Святогор?.. – голос его понизился до шёпота, и пот выступил на лбу. Он уже не смотрел на Илью, взгляд его блуждал по гриднице. Он тяжело сел на лавку, держась за грудь.

– Быть не может… – выговорил он, будто позабыв об Илье, потом нашёл его взглядом и спросил: – Так он ещё… жив?

– Два года тому назад был ещё жив, – заволновался было Илья, но князь, видно, говорил о делах давно минувших. Долго сидел Владимир на лавке, глядя куда-то в прошлое, губы его шевелились, будто он с кем-то говорил. Илья ждал, никак не выказывая своего присутствия. Потом князь собрался, встал с лавки, пробормотал:

– Стало быть, так…

Он неуверенно прошёл по гриднице, всё ещё думая о чём-то, потом будто натолкнулся на Илью глазами, остановился.

– Ладно… Так что, не станешь мне помогать?

– Землю славянскую от ворога защищать буду. С тобой ли князь, сам ли – но буду. А капища рушить да веру менять не стану. Уж прости, коли обидел, – сказал Муромец и поклонился князю, ожидая гнева, но Владимир на этот раз повёл себя по-другому. Он как-то устало ссутулился и молвил тихо:

– Что ж… Ступай, Муромец… Удерживать тебя не стану. Ступай…

Поклонившись, Илья вышел вон. На дворе его ждал воевода.

– Ну, что? – приступил он к Илье, и тот ответил:

– Отказался я, Добрыня. Прости и ты меня. Не стану я вероотступником.

Воевода тяжко вздохнул, молвил:

– Эх, Илюшка…

Он зашагал к палатам, но остановился, сказал ещё:

– Ты вот что… Сейчас не уходи. Дождись меня. Слово?

– Слово, – кивнул Илья, и Добрыня скрылся за дверью.

Князь одиноко сидел на лавке, когда воевода вошёл. Владимир хмуро посмотрел на дядьку, сказал:

– Завтра станем капища рушить. Начнём поутру с заглавного. Сегодня же по улицам сзывай народ, чтоб приходили видеть. Найди мне ещё людей в помощь. Тотчас начинай. А насчёт жрецов… Придут ведь да мешать станут, – князь хрустнул пальцами, а Добрыня ответил:

– Не успел сказать тебе, Володимер… Боркуна нашли нынче утром мёртвого.

– Что?.. – поднял недоумённые глаза князь. – Кто посмел?!

Добрыня поклонился:

– Нет следов ни ножа, ни меча. В постели его нашли. Во сне помер, видать.

Князь поднялся с лавки:

– Господь вседержитель… Как же… Быть того не может. Никаких следов?

– Никаких, князь.

– Не верю. Убили его… – Владимир заметался по гриднице, заламывая руки.

Добрыня только пожал плечами:

– Не знаю человека в Киеве, способного на такую работу.

Князь ещё походил по хоромине, остановился, и спросил:

– А что Преслав с Грыней?

– Живёхоньки.

– Ага… Позови ко мне. А впрочем… Сам передай: пусть уходят из города. И чем скорее, тем лучше. Да не забудь найти людей – капища рушить.

Добрыня только поклонился и пошёл исполнять волю племянника.

Человек сам выбирает себе богов: по своему разумению, нуждам и воинственности. И заменяет другими, коли старые не угодили. И всё это я видел не раз… Человек славит свои божества: возносит требы, кладёт жертвы, взывает к ним, печалясь и горюя. Я поступаю по-иному: каждый мой шаг взвешен настолько, что в разных обстоятельствах я поступаю так, как единственно возможно поступить. Этим мой шаг сообразен моему богу – великому Ничто. Мы с ним будто поём одну песню на два голоса, потому и получается, что мой бог всегда на моей стороне…

А люди, заменяя своих богов другими, просто находят себе иных единоверцев.

Волнующийся народ заполнил обширный холм, под которым размеренно несла свои воды Непра-река. На холме возвышались три кумира: Сварог, Велес и Перун. Холодно и сурово смотрели они на собравшийся люд. Среди посадских было много и гостей из торгового люда – как иноземных, так и близлежащих, древлянских да полянских.

Все знали, что затевал князь: глашатаи долго рвали глотки на улицах Киева. Пришли многие, остались по домам самые немощные да распоследние олухи, равнодушные до всего. Пришедшие на холм были здесь больше из любопытства – киевляне не верили, что князь поднимет руку на истуканов, коих сам ставил всего несколько лет назад. Стояли под набиравшим силу утренним солнцем, балаболили и с интересом посматривали на стоящего подле идолов Владимира – с ним были несколько воинов из дружины. Эллинских священников не было никого.

Через толпу продрался воевода Добрыня, и всем стало ясно, кого ждал князь.

– Ну? Где они? – нетерпеливо спросил князь дядьку и тот негромко ответил:

– За мной идут.

Толпа вновь раздалась, и на заповедную площадь нестройно вышли два десятка разномастных мужиков. В руках у них были лопаты с топорами да заступы. Народишко был мятый, кого-то ещё шатало после вчерашнего, кто-то по привычке глядел на собравшийся люд бирюк бирюком. В толпе родился неодобрительный гул, разросся, стали слышны отдельные возмущённые возгласы:

– Ишь, и этот сюда припёрся… У, коровья морда! Соседа хуже не сыскать…

– Эй, Лузга! Тебе что, мало было моих вил в бок за покражу? Ещё хочешь?

– Стыдоба, славяне! Эти, что ли, Перуна корёжить пришли? Ужо вам!..

– Пьянь! Надо было тебя ещё прошлой зимой гнать в три шеи!

Гомон рос, пришедшие мужичонки втягивали головы в плечи и теснились друг к другу. Князь вышел вперёд и, подняв руку, воззвал:

– Тихо, киевляне! Пошто бузите? Не для того мы тут собрались.

Гомон не утихал: люд догадался, что князь всерьёз решил рушить кумиров. Галдели, позабыв про семечки, молились, ругались и плакали. Князь тем временем подошёл к Добрыне и тихо спросил:

– Ты что, дядька, хуже отребья найти не мог? – Он покосился на кучку обормотов и, не выдержав, сплюнул от досады: – Куры и те нас засмеют!

Добрыня сердито сдвинул брови в ответ:

– Ну, знаешь, Володимер! Ты сам тоже кой-кого звал на подмогу. И кто с тобой остался?

Князь хмуро оглядел дружину – каждый их них хоть и согласился рушить капище, но наотрез отказался брать в руки лопаты да топоры. Добрыня продолжал:

– Хорошо хоть, этих мне сыскать удалось. Как только ты сам их до сего дня из города не прогнал, ума не приложу…

– Да они хоть заступы-то в руках удержат? Они же ничего тяжелее чарки давно не держали!

Добрыня развёл в ответ руками:

– Ну, уж кто есть, Володимер! Или сам корчевать станешь…

Князь подавил гнев и повернулся к людям.

– Люд киевский! – сказал он и гул, реявший над толпой, неохотно да не сразу стих. – Позвал я вас нынче для большого дела. Все вы знаете, из какого похода вернулся я – многие из ваших домочадцев ходили со мной. Грозил я неприступному городу эллинскому, Корсуни. Нужное это было дело, для всех нас нужное! Грозить грозил, да только все мои угрозы и остались бы словами, кабы не промысел божий. Но не о ваших богах говорю я! Я христианин и потому молился единому богу, что послал на землю своего сына, умершего на римском кресте, но восставшего из Нави! И он помог мне. Он помог, не они! – князь широко махнул рукой, показывая на стоявших позади дружины высоких истуканов. – Не было им дела до меня и войска моего! Молчали они, как сейчас молчат. Единый бог послал мне подмогу, и взял я ключ от неприступной крепости! Взял!!!