Наталья Морозова - На перепутье миров

И тут я понял, насколько же отличаются от нас наши спасители. Не зная о людях почти ничего, они приспособили для сбора информации эти вот странные растения. Их вырастили за считанные часы, пока мы были в беспамятстве.

Каждый цветок – своеобразный датчик, передающий сведения в главный бортовой компьютер. Всё просто. Каждый датчик фиксирует только один импульс – не знаю, как объяснить, я не технарь и не биолог. Все эти данные обрабатываются, машина учится. На момент катастрофы существа с далёкой планеты не имели представления, что мы за раса. Как дышим, чем питаемся. Как разговариваем.

В экспедиции на агонизирующую Землю погибли несколько членов экипажа. Но первоначальные данные были собраны. Благодаря им мы не умерли в первые же сутки на корабле.

Почему не разрешали разговаривать? Звуковые колебания создают помехи при записи и передаче данных, информация искажается. Теперь основных данных достаточно, и режим тишины соблюдать не обязательно.

– То есть можно орать и матюкаться? – это дурачок Флинт. Он не безнадёжен, конечно. Я видел слёзы на его глазах – да что там, мы все оплакивали наш потерянный дом. Думаю, его ершистость – след трудного детства. Чего не скажешь про Зора.

Ещё там, на Земле, я однажды читал статью о нём. Да, целый подвал в крупном журнале. Его называли Суперменом и героем наших дней. Он сторонился славы, но каждый хоть раз слышал аббревиатуру команды, где он работал.

Только сейчас я с ужасом и слезами вспомнил – на Земле у Зора осталась семья. Жена и дочь. Не знаю, что дало ему силы держаться. Я бы уже сломался.

***

Результатом переговоров Зора и Мада с хозяевами корабля стало соглашение. Нам разрешалось разговаривать, беспрепятственно ходить по отведённому пространству. Уединяться. Вот в этом месте я вздохнул с облегчением: справлять нужду в компании соплеменников – такое себе удовольствие.

По просьбе пришельцев мы должны быть готовы к сотрудничеству. Каждый из нас. Информации о человечестве было всё ещё недостаточно.

Теперь, когда бортовой компьютер научился синтезировать речь, стало возможно общение. И пришельцы этим пользовались. Их интересовало буквально всё: от обычаев разных народов до моего писательства. Они искренне пытались постигнуть психологические тонкости и нюансы отношений между людьми. Не потому, что хотели помочь нам. Думаю, ими двигало чистое, бескорыстное любопытство исследователей.

Мне не передать словами атмосферу тех дней. Уходя в поле датчиков, теперь уже просто прогуляться, я встречал то одного, то другого сокомандника. Каждый переживал своё горе, насколько хватало сил. И почти все предпочитали делать это в одиночестве.

Мне некого было оплакивать. Семьи не было. Так уж вышло. Слишком я эгоистичен для того, чтобы отдавать кому-то часть своей жизни. Не боюсь в этом признаться – больше всего я скучал по работе. Я так погрузился в мою новую повесть, в ее детали, действия героев и перипетии, что все дальнейшие события воспринимал как развитие сюжета. Возможно, это помогло мне не сойти с ума.

Через несколько дней я получил царский подарок. Лучший в моей жизни.

У меня нет слов. Я держу в руках всё, что осталось мне от прежней жизни. Открываю крышку – надкусанное яблочко на синем фоне медленно наливается светом.

Потом расскажу, как ноут вернулся ко мне. Всё – потом. Это просто – и одновременно фантастично. Как вся наша здешняя жизнь, впрочем.

Заряд. Ещё больше половины заряда! Кликаю по иконке. Сердце делает кульбит, а потом колотится, как ненормальное. Вот она, моя недописанная повесть…

После нашего возвращения от хозяев дела не пошли на лад. Да и не могли пойти. Ужасные известия сломали многих. Я сам держусь с трудом. Никогда больше моя малышка не побежит мне навстречу с радостным криком, а я не подхвачу её на руки, ощущая лёгкость детского тельца и особый, родной запах ребёнка.

Я не позволяю себе погрузиться туда, где ужас и отчаяние раздавят меня окончательно. Как ни странно, больше других мне помогает Мад. Верзила с армейской выправкой поддерживает дисциплину с фанатизмом, достойным лучшего применения. Это помогает людям не сойти с ума.

У нас есть чёткий распорядок и работа, еда и возможность общения. Не так уж мало. Если не задумываться о перспективе.

Они были уклончивы тогда, наши гостеприимные хозяева. На прямой вопрос Мада: «Что будет с нами дальше?» – бесплотный голос в тумане ничего определённого не изрек. « Мы думаем… просчитываем варианты…» – такие неопределенные ответы не успокоят никого, правда? И меня не успокоили. И Мада.

Здесь, в этом поле, нас сорок восемь. Сколько ещё таких залов – и сколько кораблей с такими залами?

Мне кажется, мы здесь не задержимся. Почему? Потому что мы, наше появление не входит в планы хозяев. Мы им не нужны.

Думаю, хорошего ничего ждать не приходится. Или моё внутреннее чутьё меня обманывает.

Флинт беспокоит меня больше других. Никогда не понимал таких молодчиков с прищуром, с ухмылочкой по любому поводу.

Я не ожидаю от него откровенности, да она мне и не нужна. А вот неприятности от него могут быть значительные.

О чём я думаю? Мы потеряли свой дом. Небольшая горстка людей – всё, что осталось от человечества. На фоне этого меркнут все неприятности, которые мог спровоцировать парень. Так я думал. Я ошибался.

Смотрю, как он подходит ко мне – медленно, словно крадучись. Повадка шпаны «с района». Садится рядом, на краю поля. Грызёт спичку. Вздыхает.

– Слышь, брат… как думаешь, долго нам тут телепаться?

Неопределённо пожимаю плечами. Сам бы не отказался узнать. Парень вздыхает.

– Ты не думай, я буду помогать, если что… Я ведь не пальцем деланный какой-то. Правда, я не жалею, что папашка мой перекинулся вместе со всеми, гори он в аду! Только и слышно было от него всю жизнь: «Не отсвечивай!», «Заткнись!», «Чтоб ты сдох, придурок!» Так-то он был славный старик, давал глотнуть из бутылки. Учил меня продукты в супермаркете тырить – иногда с ним было весело.

Он замолкает – видно, пытается справиться с волнением. Не мне судить о его чувствах к отцу. Но, видно, моё лицо сказало за меня, потому что Флинт неожиданно горячо продолжает:

– Хотя, конечно, сволочь был первостатейная. Сестрёнку на мороз гонял за подаянием. Одежду тёплую отберёт и гонит – а она маленькая ещё, плачет. Я догоню её за воротами, шаль мамкину суну, термос маленький с кипятком – ничего, жива оставалась. Отец только лупил её, если мало подавали. Так я, если видел, что не в духе папаня, прятал малую в сарае у соседей. Так она в том сарае и сгорела – пожар случился, никто не успел… да и не знал никто, что она там пряталась. Только я. Меня и дома-то не было тогда. Прихожу – одни головешки на месте сарая дымят… Я как онемел, даже сказать ничего не мог – пропал голос, неделю молчал.