Роман Корнеев - Рассветы Иторы

За плечами тяжёлыми крыльями хлопнули полы плаща, с холодным скрежетом полезла из ножен неуклюжая сталь. Предатель, легендарный меч Тсанниса. Бесполезная, но памятная вещица. И последняя деталь – в сырых волосах блеснул неказистый серебряный обруч под цвет наследных светло-серых глаз. Теперь образ закончен.

Задрав голову, он горестно вглядывался в клубы вечернего тумана. Семьсот проклятых ступеней. Тут же привычно заныло больное колено. Да, нам вон туда, на самый верх, иди и терпи.

За спиной раздались первые ахи и охи зевак, но это ещё ерунда, веселее будет, когда настоящая толпа соберётся, а она соберётся непременно.

Он решительно тронулся в путь, стараясь держать гарду повыше, чтобы острие не шаркало по мокрому камню. Главное теперь – не оглядываться. На эти бледные от страха лица, на эти сжатые от ненависти губы.

Люди знали, что означает его визит. Не в деталях, конечно, нечасто мужчины его рода здесь бывали за последние круги, но то всякому ведомо, что вестники зла неумолимы, ничего хорошего от возвращения изгнанника не жди, вопрос лишь в масштабе грядущей беды.

И кого волнует, что гонец не виновен, всё едино доносящиеся из-за спины первые досадливые крики были обращены не к тем вестям, что он нёс, а к нему самому.

Что тебе здесь надобно, пёс безродный.

Ха, будь он на деле тем безродным, только бы его здесь и видели. Нелепая судьба, служить народу, который его об этом нисколько не просил. Им пугают детей. О нём рассказывают небылицы. Хвала Иторе, хоть на улицах не узнаю́т вне положенного ритуала. А всё потому, что даже самый его образ в рамочке есть дурное предзнаменование и ни одна добрая хозяйка такового в родном дому не потерпит, во избежание. Да никто и не настаивает.

Другое дело обнажённый Предатель, чёрный плащ из меха зверя ургуара и серебряный обруч как символ родового проклятия.

Почто тебя Дофин Гарнийский по пути не прихватил.

О, это отдельная история. Его, конечно, многие жаждали сыскать да запереть в темницу до выяснения, а в Гарни на то цельный культ, считается, что будучи взятым в полон, он дарует гарнийским предателям вожделенную свободу, мол, регент Восточной Тиссали за тот полон разом простит измену времён Войны Завета и обещает долгожданное отпущение. И ведь содют в железа каждую зиму каких-то безвестных бродяг, да всё без толку.

Гарнийский удел, стоило плохонькому миру с харудами немного закрепиться, остался сущим недоразумением на карте, и если для тиссалийцев сопредельное государство было лишь поводом для насмешек, то для их рода каждый следующий Дофин служил немалым поводом для ненависти. Давнее подлое нападение тёмной гарнийской ночью вызывало в нём ничуть не потускневшие эмоции. Даром что никаких надежд избавиться хотя бы от этого груза былого не оставалось.

История Средины вообще была собранием старых обид, былых мерзостей и прошедших измен. И с новыми кругами груз оных только продолжал расти.

Его губы исказил неприкрытый оскал. Вот и первая часть безумного спектакля.

Два латных алебардиста с жестяным грохотом скрестили перед ним древки.

– Ты изгнан и недостоин этих стен, немедленно оборотись!

Гнилые боги, вы бы хоть слова как следует выучили.

– Я ведаю про детали уговора, страж, и затем требую предстать пред очами Совета!

– Так подтверди же, что ты достоин сего!

И далее по тексту.

Его донельзя изводили все эти пустые напыщенные речитативы стародавних оборотов, ритуальные помахивания плюмажами и расшаркивания в духе каких-то дурных тропических птиц. Над ним, как и прежде, нависала громада Белой цитадели, и потому у него напрочь заканчивалось всякое терпение. Вместо очередной бессмысленной реплики хотелось врубить с плеча, чтобы зубы полетели прочь в кровавых ошмётках. Парадные гриди Пресветлого, ох, Итора Всеблагая. Бежал бы ты отсюда, мальчик, покуда цел. Предатель – не боевое оружие, но в умелых руках даже простая палка смертельна.

Довольно, здесь закончили.

Алебарды нехотя разошлись, пропуская его дальше. Лучше бы толпу задержали, служивые, что-то она слишком быстро растёт. Но нет, куда там, за ним по ступеням уже катилось вверх встревоженное море головных уборов.

Горшечники, мастеровые и шорники в простых шерстяных капюшонах, гильдейские старшины в широкополых шляпах, доктора в чёрных беретах, сёстры-послушницы в «крылышках». Рокот голосов постепенно перерастал в птичий грай, становясь громче каждый раз, когда кто-то летел толпе под ноги, споткнувшись о ступени. Людское скопище потихоньку себя заводило.

Нужно поторапливаться. Не то поди потопчут друг друга.

Второй и третий караулы удалось преодолеть без особых заминок, подоспела и городская стража с рогатками, а потом и конные гвардейцы широкими крупами своих битюгов принялись оттеснять толпу в боковые уличные пролёты. Ещё сотня ступеней и позади всё стало стихать. Гневные вопли начали теряться во всё плотнеющем тумане, стрельчатая же громада Белой цитадели окончательно расплылась мутным пятном.

Колено ныло всё сильнее, клинок через шаг позвякивал о каменную кладку, по мокрому от мороси лицу стекало за шиворот, дыхание срывалось, в горле булькало.

Достойный финал тягостного похода. Как бы ему свои речи договорить, не раскашлявшись.

– Шейл Орвен рода Местраннорова!

Сомнительная лесть церемониального обращения была очевидна обоим. Его предок Тсаннис Местраннор прилюдно назвал себя бастардом, не будь это так, они бы совсем иначе разговаривали. Но ритуал есть ритуал.

– Сир Наместник Восточной Тиссали.

Лёгкое прикосновение к груди в качестве приветствия. Наместник не соизволил исполнить даже этого. Ну, Итора тебе судья.

– Как посмел ты вновь явиться пред стены твердыни Совета!

Сколько грома в этом голосе. Можно подумать, се были его настоящие мысли. Пусть у толпы внизу нежданное возвращение главного проклятия Восточной Тиссали вызывало гнев, в душе Наместника царило иное. Там жил страх.

– Тому случилась непреложная необходимость, Наместник, сей же миг веди меня пред очи Совета, дабы я провозгласил пред ним свою скорбнейшую весть.

Какой дурной слог, какая поганая рифма. Но собеседник уразумел всё правильно, а всего-то и нужно было – добавить вне канона пару суффиксов старотиссалийского. И поспеши, Наместник, он сюда не лясы точить столь долго добирался.

В воротах – спасибо Иторе, загодя распахнутых – гвардеец принял у него треклятый клинок, дабы пафосно, на вытянутых руках, внести его в тронный зал. Следом молча, каждый погружен в собственные невесёлые мысли, шагали оба представителя высоких встречающихся сторон. Наместник при этом так натужно сопел, словно это он тут семьсот ступеней поднимался, а не его гость.