Лев Соловьев - Выбор

– Нет. Именно про детей. Я хорошо представляю, с какой стороны можно нанести удар княгине. Она одинока и уже немолода. А ее сын Святослав никчемный и бесполезный. Да, он ловок, силен и смел, имеет шайку закадычных дружков, с которыми весело проводит время в бесчинствах. Но его авторитет среди воевод и князей мизерный, а народ и вовсе терпеть не может за разгульный нрав, который доставляет ему немало хлопот и приносит порой существенный ущерб. Надеждой Ольги на достойное правление является только внук Ярополк. И у тебя, как наставника Ярополка, гораздо больше влияния на него, чем у матери или непутевого отца.

– Я делаю, что могу, но мальчик часто общается с бабушкой. – Свенельд пожал плечами: – Женское влияние портит мужчин, и он слишком слаб, чтобы противостоять родственникам.

Свенельд хотел, чтобы Власта поняла, что под женским влиянием он подразумевает ее отношения с сыном.

– Господин, господин! – за дверями покоев Власты раздались крики дружинников. – Вернулась лошадь разведчика! Без седока!

Свенельд торопливо вскочил, зацепив рукой медную миску, предназначенную для умывания. Вода плеснула на ногу, расплываясь подозрительным пятном.

Негодование огненной волной плеснуло в лицо. Лошадь не могла вернуться без седока, если бы тот был жив. Убийство члена дружины Свенельда являлось неслыханной дерзостью.

Дверь глухо ударила за спиной, отправленная на место резким сильным движением.

– Блуда ко мне! – бросил на ходу воевода и направился в свою комнату.

– Что скажешь? – Свенельд, заметив взгляд своего слуги, украдкой брошенный на мокрые штаны, непроизвольно скривился.

– Да. – Блуд посмотрел в потолок, делая вид, что не видит подозрительного пятна.

– Что «да»? – разозлился воевода. – Говори по делу!

– Разведчика нет и, судя по всему, уже не будет. – Блуд виновато вздохнул, произнося слова медленно, словно по принуждению.

– Это тебе кухарка сказала? – Свенельд подошел вплотную к помощнику, пристально уставившись на макушку с зарождающейся плешью.

– Лошадь. – Блуд часто захлопал ресницами, стараясь смотреть воеводе в глаза.

– Что? – не понял Свенельд.

– Лошадь не вернулась бы, если бы хозяин был жив.

– Ты чего бубнишь? – Воевода потерял смысл в многочисленных звуках «бу», произнесенных вполголоса.

– Лошадь. Она ведь хозяина не бросит. Это же не человек…

– Да понял я, уймись! – Свенельд перебил речь помощника, ставшую вдруг необычайно эмоциональной. – Ты хорошо знал этого разведчика?

– Это был Бакуня. Славный воин. Вы должны его помнить. Он…

– Я помню Бакуню! – Свенельд вновь повысил голос, воспринимая как оскорбление намек, что он плохо знает своих дружинников.

– Он не мог потерять лошадь. Боюсь, мы не увидим его живым, – продолжил Блуд.

– А ты не бойся! Лучше найди Бакуню. Если не живым, то мертвым.

– Марфа, кстати, тоже еще не вернулась. – Блуд произнес это как что-то несущественное, стоя вполоборота, собираясь уходить.

Свенельд остановил помощника жестом, переваривая последнюю новость.

– Ищи обоих. И приготовь-ка мне лошадь с сопровождением. Попробую кое-кого разговорить насчет Марфы.

Блуд внимательно всматривался в задумчивое лицо воеводы, словно пытаясь там найти ответы на заданные вопросы.

– Чего пялишься? – рявкнул Свенельд, опасаясь, что продемонстрировал подчиненному лишние эмоции.

Блуд, ничего не сказав, поспешно выскочил. Двери шумно хлопнули, приоткрывшись от удара.

Улыбка удовлетворения пробежала по лицу воеводы вслед за раздавшимися с улицы криками:

– Коня воеводе! Чего двигаемся, как сонные тараканы! Бегом, я сказал!

Везнич спал крепко и безмятежно.

Он лежал на спине, широко раскинув руки, голова съехала с подушки и неудобно наклонилась в сторону.

Марфе невольно представилось, что, когда оборотник проснется, его шея будет болеть.

За окном, несмотря на раннее утро, деловитые переговоры людей смешивались со стуком и скрипом.

Сквозь мутные пластинки слюды, вставленные в окно, различались фигуры собирающихся в дорогу постояльцев. Приоткрыв створку, девушка узнала одного из вчерашних спутников, запрягавшего лошадей, – Настасья и бородатый всадник исчезли.

События прошедшего дня всплыли в памяти…

Пылкая прощальная речь Везнича представлялась сегодня совсем по-другому. Боль от его слов, призывающих расстаться, смешивалась со страстью долгой разлуки и не позволяла понять смысл сказанного.

Марфа провела по руке оборотника, запоминая ощущение, вызываемое необычной бархатистостью кожи, чем-то похожей на кожу новорожденного жеребенка. Сейчас, когда страсть и жажда любви отступили после безумной ночи, сказанное Везничем казалось разумным и единственно правильным.

Мужчина мог себе позволить иметь несколько женщин, но ее поведение наносило оскорбление Святославу. Марфе не хотелось даже тайно унижать мужа, всегда остававшегося для нее другом. Это раздвоение в жизни съедало ее изнутри, не позволяя быть счастливой. За наслаждением, испытываемым от близости с Везничем, всегда стояла тень вины, придавая ярким краскам любви легкий оттенок грусти и отчаяния.

Умиротворение, излучаемое милым лицом сына, сияющим среди соломенных кудряшек волос, сменялось тревогой за то, что тайное станет явным. Внимание и любовь Ольги, принимавшей самое активное участие в том, чтобы ее сын был счастлив, воспринимались как незаслуженный дар и вызывали чувство стыда.

Везнич видел это и, понимая, что Марфа не в силах сделать свой выбор в чью-либо сторону, принял решение за нее.

Девушка умыла лицо, стараясь не издавать лишних звуков. Поверхность воды в глубоком блюде отражала горечь, поселившуюся у нее в глазах.

Марфе вдруг стало жалко себя и тех чувств, которых она лишалась. Плотно прижав руки ко рту, девушка попыталась успокоить вырвавшиеся всхлипывания. На какое-то мгновение ей это удалось, но потом отчаянный звук плача прорвался сквозь плотно прижатые к губам пальцы и разорвал тишину, наполнявшую комнату.

Марфа выскочила за дверь, не успев посмотреть, проснулся от ее рыданий Везнич или нет, и, уже не сдерживаясь и ревя, как голодная корова, побежала к выходу.

Ощущение, что бог забыл о нем, преследовало Адальберта на протяжении последнего года.

Вот и сейчас, отчетливо выговаривая заученный текст молитвы негромким, но твердым голосом, архиепископ не чувствовал благодати, снисходящей на него, как было еще совсем недавно.

Сквозь узкое окно виднелось необычайно светлое, кажущееся божественно прозрачным утреннее небо.

Да, определенно, Господь оставил его, и Адальберт даже знал момент, когда это произошло. Небеса кричали, что это ошибка – принимать епископский сан и отправляться в землю ругов с просветительской миссией, но архиепископ Вильгельм, наговорив огромное количество комплиментов, убедил, что только он, Адальберт, сможет посеять в душах дикарей семена благочестия.