Анастасия Маслова - Midian

– Тогда почему Вы продолжаете бегать за господином? Вам нравится такое положение вещей? – изумился юноша.

– Традиция есть традиция. И работа моя неплохо оплачивается. Мидиан – непростое место. И я очень рад, что устроен в этом особняке. В городе есть и другие господа и сильные мира сего. Уж лучше быть здесь неприметным и безликим пажом и угождать королю, чем… А неважно! – произнёс Вильгельм как бы по секрету.

И тут прозвучал глухой старческий голос, приказавший: «Неприметный и безликий, убери осколки из моего кабинета!» В дверях стоял Артур. Он уже с полминуты смотрел на сцену их беседы.

Вильгельм поджал губы и как в воду опущенный поплёлся из гостиной, сказав: «Да, конечно! Незамедлительно!» Это вновь тот случай, когда тон реплики противоположен её содержанию.

В равной степени появлению Артура был удивлён и Даниэль. Он поднялся с места и приблизился к старику. Смутившись, гость уточнил:

– Это Вильгельм.

– Как Вы поняли, для меня это не столь актуально. Больший интерес у меня вызывает, кто Вы такой, Даниэль, – смотря снизу вверх оценивающе, выдавил неприязненно Артур. Молодой человек был достаточно высок, так что старику пришлось задрать подбородок, что казалось ему возмутительным.

– Я – Ваш смиренный и не самый далёкий потомок, – ответил Дани.

– А я, стало быть, Ваш дед, – холодно подвёл итог господин Артур и протянул ему свою руку в знак приветствия. На это молодой человек залился смехом и крепко обнял его, торжественно и почти шёпотом сказав:

– Привет, мой родной. Вот мы и встретились. Папа мало о тебе говорил. Он вообще со мной мало говорил, поэтому я такой разговорчивый…

Но стоило Артуру щекой прижаться к его груди, как тут же разбилась вдребезги его недоверчивая надменность. Сквозь сжатые веки проступили слёзы, чего он никак не смел от себя ожидать. На это Даниэль протянул, словно баюкая:

– Ничего стра-а-а-ашного, поплачь, это же очень хорошо!

И он отвёл Артура на диван и сел рядом, точно он был для него не дед, а маленький ребёнок. Господин Велиар пристально посмотрел на него, затуманенными от солёной и горячей влаги глазами, и воскликнул:

– Как же ты похож на Торесена! Смех, голос…

– Тебе виднее, но мне всегда говорили, что я внешне очень похож на мать лицом. И недавно причёской стал окончательно походить. Меня любят путать с бабой! – в доказательство Даниэль оттянул длинную прядь своих волос, не теряя весёлого запала.

– Это сейчас модно? – ухмыльнулся Артур, стесняясь показывать теплоту.

– Я просто немного музыкант. Я рад, что ты на меня не крестишься. Из твоего поколения есть оригиналы, полагающие, что я из-за обилия чёрной одежды и длинных волос какое-нибудь адское исчадие. Но мне всё равно. Ладно, это другое… Ты прочёл письмо? Просто в стародавние времена хорошему гонцу за плохую весть отрубали голову. Не знаю, что делали в случае хорошей вести, может, прикрепляли ещё одну. Ой, как я бы хотел ещё одну голову! Но на что же мне надеяться? – и тут Даниэль замолчал, ожидая ответа. Артур его почти не слушал, а только лишь наблюдал его черты и повадки, в которых мелькала тень Торесена. Но, в конечном счёте, старик вычленил вопрос из потока переменчивой речи и утвердительно покачал головой:

– Да, я прочёл письмо.

– Не хочу ничего наглым образом выпытывать из ваших личных дел, но дай я угадаю… Он просил прощения, да? – на этих словах Даниэль стал значительно серьёзнее.

– Именно. Просил прощения, что так на него не похоже, – пробормотал Артур, хмурясь.

– Предполагал я, что он рано или поздно так сделает!

– Что с ним теперь?

Дани напряжённо замолчал, как будто к чему-то готовясь. Он ещё по пути в Мидиан решил обдумать этот момент, хотя крайне редко что-то планировал наперёд. И сейчас он набрался мужества, чтоб ответить:

– Я где-то читал, что в осознании дурного поступка уже заложено зерно его искупления. Он осознал и раскаялся. А если человек кается за свои ошибки и просит прощения, то живёт не зря. Раз Торесен так поступил, то умер с облегчённым сердцем. И мы должны принять это и радоваться за него.

– Всё же умер… – на лицо Артура сошла бледность.

– Его не стало в августе.

И последовала минута пустоты, казавшаяся для Дани мучительно долгой. Точно это был обряд минуты молчания по усопшему. Наконец, слабым и тающим голосом Артур проговорил отрывисто, указывая на одно полотно:

– Август… Вот эта картина, на которой я изобразил август. Я просто думал, куда он мог уехать. Грезилось, что он видит тот или иной пейзаж, и я излагал его в красках. Там я находил его тень, ощущал его присутствие, хотя на картинах нет человеческого силуэта. Теперь его тень будет жить на этих полотнах бесконечно. Ты устал с дороги, мой дорогой. Пока отдохни, а я побуду один. Тоже отдохну. Может, впервые за столько лет. Только ты меня не оставляй!..

– Не оставлю, – ответил Даниэль. И по тому, как он это сказал, слышалось, что он действительно его не оставит.

Он вышел из гостиной, как из бархатной чащи цвета обсидиана и малахита, где всё разрешилось. Последовало безмолвие. И только белые лилии по бокам органа повествовали своим похоронным ароматом о том, что Артур наконец-то дождался возвращения сына.

Так для Даниэля прошло его первое в Мидиане утро. На выходе из гостиной его сразу же перехватил везде успевающий и до всего небезучастный Вильгельм, который тут же сказал вполголоса:

– Вы не подумайте, я не подслушивал. В этом доме удивительная акустика. Поздравляю, ведь Артур Вас принял!

Даниэль был в замешательстве:

– А мне-то что делать?

Вильгельм ухмыльнулся:

– Просто радуйтесь и веселитесь! И отдыхайте.

Подобный расклад был весьма кстати, поскольку Дани утомился во время дороги. После завтрака, который оказался заодно и обедом, он попал в долгожданные объятия Морфея в одной из комнат, отведённой гостям. За последние четверть века он стал первым, кто был принят таким образом и смог насладиться глубокой негой сна на огромной высокой кровати с полупрозрачным балдахином.

Он проснулся, когда мутный осенний закат лениво посылал в окно вязкий каре-багровый луч. Пробуждение его было вызвано тем, что он услышал отдалённые раскаты органа. Даниэль неспешно оделся и вышел в длинный коридор, где настенные лампы источали вялый свет. И он пришёл на эту музыку, увлекаемый её звуками. Словно в ней то трепетал хрусталь прибрежной волны, то раскрывались океанские глубины.

В гостиной, где горело огромное количество свечей, из-за которых всё казалось высеченным из глубокого мрака и зарева, и располагался Артур. Увидев, что к нему пожаловал Даниэль, он прекратил играть и, не покидая места за органом, несколько странно улыбнулся. На нём отпечаталось страдание и утрата. Но он силился их скрыть. Он говорил: