Марк Рабинович - Времена

– Мало у нас хорошего, Авраам бен Ильхам, маловато – начал предводитель – Знал ли ты Яакова бен Хануку?

– Сам я с ним не знаком, но имя слышал.

– Так вот, попал он в великую беду. Дал наш Яаков своему брату Нисану поруку на ссуду, что взял тот у ромеев, да вскоре лихие люди того брата погубили и мошну всю забрали. Ромеи-то те возьми да потяни Яакова на правеж за поруку и сидит он теперь у князя в яме. А долгу на нем сто златниц. Мы собрали по общине половину, а больше дать не можем, чтобы совсем по миру не пойти. Ты человек бывалый, что посоветуешь?

Авраам задумался.

– Я могу дать десять солидов от радхонитов – нехотя, как мне показалось, сказал он – Но этого вам все равно не хватит. Нет, тут надо что-то другое.

Он задумался. Киевляне смотрели на него с надеждой, как евреи Ишува на Бен Гуриона, вышедшего на балкон, чтобы объявить о создании Государства Израиль.

– Вот что – Авраам поднял глаза – Надо просить помощи в Хазарии. Грамоту бы послать. Писец у вас есть?

– Вот беда-то, никто у нас не пишет. Читаем-то с трудом – ответили ему – А сам ты, Авраам?

– Читать-то я могу, а вот написать, да так, чтобы красиво было – он явно смутился.

Да, до всеобщей грамотности тут было далеко. И тут я заметил, что Авраам смотрит на меня. Елки-палки, да какой из меня каллиграф? Впрочем, в хайфской школе средней ступени меня хвалили за почерк. Однажды, делая работу по Танаху, я переписал главу из Торы и даже получил хорошую оценку.

– Я мог бы попробовать – непроизвольно вырвалось у меня.

Киевские евреи, как по команде, повернулись в мою сторону.

– Это Арье – представил меня Авраам.

– бен Барух – добавил я.

Далее началась суматоха. Кто-то побежал домой, обещая вернуться с выделанным пергаментом, кто-то помчался к попу одной из Подольских церквей – за чернилами. Где-то верещал гусь, лишаясь перьев, а мне уже несли масляные плошки для освещения. Менее чем через час передо мной лежал прижатый камушками лист пергамента, стояла плошка с чернилами и лежали три очиненных гусиных пера. Все это великолепие освещал колеблющийся свет трех масляных светильников и полного Месяца. Только тогда я понял в какую авантюру ввязался. Я понятия не имел, как пишут гусиными перьями и не представлял, как ложатся наспех протертые чернила на пергамент, а потренироваться было не на чем. Правда однажды мне уже довелось писать пером, но то перо было стальным, а чернила – заводского производства и было это как раз ролевой игрой, в увлечении которыми я в свое время тупо обвинял Аню. Теперь же все было всерьез, а я с дуру полез куда не надо и страшно боялся подвести хороших людей. К тому же пергамент был недешев и было очень боязно его испортить. Киевляне выжидающе смотрели на меня, а мне совершенно необходимо было опробовать перья и тут мне в голову пришла шальная мысль.

– Давайте-ка, я сначала поставлю на листе особое заклятие – нагло предложил я, коверкая полянские слова – Если кто прочитает грамоту с таким заклятием, то, скорее всего, сразу поверит тому, что там прописано.

Немного стыдно было играть на людских суевериях, но дело стоило того. Люди смотрели на меня с недоверием, а Авраам – так и с нескрываемым подозрением. Наконец один из них, наверное – старший, согласно кивнул. Ура, теперь у меня был повод опробовать перо. Но что написать? Не долго думая я попытался изобразить в нижнем левом углу слова «Тамар Хадад». Это было имя моей первой учительницы в Израиле, в которую я, одиннадцатилетний малец, был тайно влюблен. Получилось у меня плохо, одна буква слегка разъехалась, а в другой появилась лишняя, нечаянно проведенная черточка. Зато теперь я более-менее знал какой держать наклон и как нажимать на перо, а маленькая клякса научила меня стряхивать чернила с пера. Теперь имя моей учительницы было увековечено, но надпись получилась совершенно неразборчивой, что, возможно, было и к лучшему. После этого я почувствовал себя более уверенно и вопросительно посмотрел на Авраама.

– «Первый из первых украшен первой и последней короной 5 5 Здесь и далее – выдержки из подлинного текста «Киевского письма» в вольном переводе. …» – начал диктовать Авраам.

Я, высунув язык от усердия, старательно выводил буквы, пытаясь подражать шрифту переписчиков Танаха. После первых слов я вознамерился было поставить запятую, но вовремя вспомнил что в танахических текстах нет знаков препинания, наверное и в Киев-граде их еще не придумали. Вначале Авраам продиктовал мне довольно пространное поучение о благе делать добрые дела и помогать ближнему, а потом, когда я исписал уже половину пергаментного листа, перешел к делу. Судя по тексту, Яаков был неплохим мужиком, «из дающих, а не из берущих», и я приободрился, почувствовав, что тоже делаю доброе дело. В конце письма пошли имена киевлян, как бы вместо подписей. Первым шло имя радхонита и тут я узнал его прозвище: Авраам Кормилец. Следующие за ним имена были, в основном, еврейскими, но попадались и какие-то другие, порой весьма забавные. Особенно восхитила меня запись «Гостята бар Кибар Коэн», в написании которой между славянским и еврейским именами вклинилось что-то совершенно чуждое и тому и другому. Радовало также, что среди подписавшихся был левит и еще один коэн, что делало киевскую общину полноценной.

Наконец диктант закончился и я, с чувством хорошо выполненного долга, помахал пергаментным листом, просушивая чернила, под восхищенные возгласы киевлян. Грамота выглядела великолепно, разве что шрифт получился несколько осовремененным, но радовало то, что в средние века никто все равно не сможет обвинить меня в подделке. Подошел Авраам, подмигнул мне и шепнул на ухо:

– Интересно, Арье, что ты там написал в углу на самом деле?

И тут мне пришла в голову забавная мысль. А что если через тысячу лет археологи найдут мою грамоту, прочтут текст и начнут ломать голову над тем, что написано в нижнем левом углу? Какие заумные теории они изобретут и сколько диссертаций защитят? Но археологи были в тысяче лет от меня, а Анюта – всего в трех поприщах, поэтому я предпочел думать о ней.

Ночь я провел на лавке в натопленной и проветренной горнице и провел довольно неплохо, хотя напротив меня на все лады храпел Авраам.

– Вот еще что, Арье – сказал мне утром гостеприимный хозяин – Давай-ка мы будем с тобой говорить по-полянски. Может хоть научишься говорить по человечески. Путь до Заворичей неблизкий, а всюду люди. Неплохо бы чтобы тебя не принимали за чужака.

Я сильно сомневался насчет своей способности овладеть древнеславянским произношением, но помощь принял с благодарностью и нетерпением. Солнце лишь лениво поднималось за Днепром, а я уже рвался в дорогу.