Марк Рабинович - Времена

Я вспомнил разлапистую походку варана, его когтистые лапы и отрицательно покачал головой.

– Что же может остановить такого зверя? – спросил Неждан.

– Огонь! – пискнула из-за угла Аня.

Мы уставились на нее, как евреи в Базеле на Теодора Герцля.

– Ну, разве если Арье сможет изготовить «греческий огонь» – с сомнением сказал Илья.

Теперь все снова смотрели на меня. Я судорожно пытался вспомнить рецепт напалма. Как-то в школе мы скачали такой рецепт из Сети, сделали небольшую напалмовую бомбу и взорвали ее во дворе. Попало нам тогда по самое некогда и я не любил вспоминать тот эпизод. Но в давний рецепт входил пенопласт и бензин и было сомнительно обнаружить что-либо из этого в Х веке. Были вроде бы еще какие-то рецепты, а может быть хватило бы и одного бензина, да где же его взять? Нефть, вот что мне надо. Я вспомнил читанную давным давно книгу по истории…

– Можно было бы попробовать, но мне понадобится «кровь земли», селитра и масло.

– Где ж ее взять? – возмутился Неждан – «Кровь земли» течет на берегах Серебряного моря.

Улада негромко кашлянула, потом еще раз, другой.

– Говори! – грозно приказал Неждан.

– Есть у меня немного той «крови» – она потупила взор – Купила у радхонитов, что вели обоз с восхода. Сама не знаю зачем купила, да уж больно дешево сторговала, за пол-бочонка меда получила два бочонка той гадости. А потом сама себя кляла за жадность, да выбросить не решилась.

– Селитра у меня есть – степенно сказал Глеб – А масла найдем по домам.

Нам повезло, бочки у Улады имели хорошо подогнанные крышки, а нефть оказалась летучей. Я подумал было о перегонке ее до керосина, но двух бочонков показалось мне мало для такого процесса. Однако идея перегонки висела в воздухе и я спросил, не найдется ли в детинце браги. Оказалось, что брага в товарных количествах была загодя припасена для празднования Осенины – праздника урожая. А что если к напалму добавить спирт? Изобретать перегонный аппарат было некогда и я вспомнил нашего соседа по дому в Хайфе – старого польского еврея. Он получал благотворительные продуктовые наборы, обменивал муку и галеты на сахар, ставил бражку и гнал польский самогон – бимбер – прямо в кострюльке, поставленной на малый огонь. Живительная маслянистая влага осаждалась в блюдечке, поставленном на стакан, перевернутый в середину кастрюли. Эту примитивную конструкцию я и взял за основу, а вместо кастрюли воспользовался большим глиняным горшком. Для моей цели надо было перегнать брагу по крайней мере дважды и мы с Анютой занялись этой алхимией прямо на сотниковой печи, периодически заходя за нее и целуясь. После второй перегонки продукт получился неплох на вкус, а самое главное – он горел. Пришел сотник, одобрительно посмотрел на синий огонек, лизнул самогонку и недовольно поморщился – как видно евреи еще не успели споить русский народ.

На третий день у нас все было готово. Печенег Куэрчи все это время не вылезал из кузьни, приваривая пятивершковые стержни по трое. Глеб ему помогал, вздрагивая при требовательных окриках своего раба. Мне было не совсем понятно, кто из них на самом деле раб, а кто хозяин, тем более что Куэрчи был по-видимому женат на дочери кузнеца. Как бы то ни было, но «ежи» получились на славу, особенно после того как наши мастера заточили их концы. А вот настоящего напалма у меня не получилось, но все же смесь вспыхивала моментально и горела достаточно долго. Первач я держал в отдельных бочонках, чтобы он не выдохся. Ему была предназначена роль запала.

Вернулись наши разведчики и сообщили, что видели венгерское войско в одном переходе от заставы. Тогда Неждан собрал население Заворичей на вече на поле перед воротами. Впервые я видел их всех: тут собралось сотни четыре народу. Сотню из них составляли ратники заставы и еще набралось полсотни ополченцев из ремесленников и окрестных землепашцев. На последних, плохо вооруженных и необученных, надежда была слабая и сотник определил их в караулы. Остальные были женщины и дети. Мы с Нежданом и коммандос смотрели на людей с невысокой стены детинца и Анюта прислонилась к моему плечу.

– Мы принимаем бой – как всегда мрачно и безэмоционально начал сотник – Всем посадским следует бросить дома и засесть в детинце. Пусть каждая семья в детинце примет по две семьи посадских или землепашцев. Я сам прослежу и горе тому, кто увильнет.

Он обвел толпу взглядом из-под бровей: никто не возражал.

– Всем запастись водой и песком на случай огненных стрел. Понятно ли?

Толпа одобрительно зашумела.

– Кто еще что спросить хочет? – Неждан сказал это так грозно, что стало ясно – спрашивать не стоит.

Однако люди, судя по всему, не слишком его боялись. Одна бойкая бабенка с младенцем на руках сделала шаг вперед, подмигнула мне и ехидно спросила:

– Ты нам лучше скажи, Неждан-сотник, что это за чудо заморское к твоей дочке ластится?

Неждан явно растерялся, сделал торопливый шаг назад и гневно прошептал мне в ухо:

– Ославил девку и что теперь? А если завтра тебя угрины зароют?

– Значит будет вдовой – весело сказал я и вышел вперед.

На меня смотрели десятки глаз и чего-то ждали. Я знал, чего они ждут и выкрикнул:

– Люди! Слушайте! Меня зовут Арье-Хазарин, сын Борисов, княжеский съзоротай под началом Элияху из Мурома. А еще меня называют Лёв. Мы уже бились вместе и завтра я снова буду биться вместе с вами против наших общих врагов. А сегодня я, Арье-Лёв, объявляю эту женщину, Анну, дочь Неждана-сотника, своей женой перед людьми, перед своим богом, перед ее Христом и перед всеми вашими богами!

Народ безмолвствовал, предвосхищая Пушкина, но это было хорошее, правильное и одобрительное безмолвствие, много лучшее, чем восторженные крики. Я судил по глазам, а не по воплям, так было вернее.

– Аминь! – тихо сказал за моей спиной Илья Муромец – По какому обычаю свадьбу сыграем? Попа у нас теперь нет, жрецов нет, раввина тоже нет.

Я усмехнулся в изрядно отросшую бороду…

Хупу держали трое княжих спецназовцев и гарнизонный ратник, а роль фаты на лице невесты играла бармица надетого набок добрыниного шлема. Аню привел под хупу Неждан, так и не изменив хмурого выражения на своем изуродованном лице. Раввина у нас действительно не было и я сам прочитал те отрывки, которые помнил, а потом поднял кольчужную завесу с лица моей любимой и раздавил оловянный кубок – хрустального бокала тоже не нашлось.

Теперь у меня была семья и следовало задуматься о будущем. Но ведь будущее уже свершилось, не правда ли? Славянские земли и Заворичи вместе с ними уже попали под власть монголов и московские рати уже выстояли на Куликовом поле. Лжедмитрии один за другим влезали на трон и слетали с него, а Петр Первый уже сбрил бороды боярам. Отгремели войны и революции, изошли мерзким пеплом печи крематориев в Майданеке, взлетел красный флаг над Берлином и бело-голубой над Тель-Авивом. Сиреневый гриб давно осел над Хиросимой, а титановые колеса марсохода коснулись красной планеты. И все это было важно, очень важно, но все это уже произошло, а наше с Аней будущее должно было свершиться здесь и сейчас, его еще не было и мне предстояло его построить. Вот это-то и было по настоящему важно и я опять вспомнил слова Авраама Кормильца о большом и малом пути. Интересно, случались ли путешествия во времени до меня? Впрочем, что такое «до», когда речь идет о времени? Тут уже необходимы новые смысловые конструкции, в которых прошедшее и будущее меняются местами. Можно ли сказать, например: «Я послезавтра неплохо пообедал»? Наверное можно при наличии машины времени. Вдруг я вспомнил об особой грамматической конструкции в иврите, называемой «прошедшее в будущем». Встречается она только в Танахе и теперь, находясь за тысячу лет до своего рождения, я задумался о том, что стоит за, казалось бы, невинной гримасой грамматики. Может быть такое «прошедшее в будущем» отражает иное, неизвестное нам взаимоотношение со временем? Но это был «большой путь», а я еще не прошел свой малый и мне следовало вначале подумать о делах насущных…