Лилит Мазикина - Девушка, которая хотела написать книгу о войне

– Как подданная… тогда ещё… Российской Империи, в военном конфликте в Саксонии я была горячей сторонницей славянского Сопротивления, – рассказывала с жаром фон Мореншильд. – Не будь я замужем, сбежала бы в Богемию, чтобы присоединиться к партизанам…

Лиза на секунду осеклась, вспомнив, что говорил Танас Крабат о войне. Хорошо ведь, что не сбежала.

– Я считаю, что история Сопротивления стоит куда большего, чем сухих строчек с цифрами и датами в энциклопедиях. Она ждёт своего певца. К моему большому сожалению, на вопросы о войне пока никто не хочет отвечать. А истории нет без рассказчиков…

– Что же, я готова быть рассказчицей, – заявила вдруг Канторка. Она встала со своего места, чтобы подойти к фон Мореншильд и сверху вниз заглянуть ей в глаза. Голос у неё стал неровным, странно-звонким. Княжна подтащила рукой стул от соседнего столика и села. – Я хорошо помню войну. Сначала ты сбегаешь ночью из собственного дома, без вещей и почти без еды, потому что если ты задержишься, тебя убьют. Потом ты два года не ходишь в школу. Не говоришь с подругами, не смотришь кино и не ешь мороженого. Играешь с щепками и камушками во дворе, пока твой дед день и ночь без сна смотрит в окно, сидя в кресле с заряженным ружьём поперёк колен. Это ты маленькая и можешь играть, а он взрослый и должен успеть защитить тебя. Потом ты ходишь с маленьким братом по лесу, чтобы поесть сладких ягод, вместо мороженого. И выходишь к виселицам, к висящим мёртвыми людям с распухшими лицами и вытянутыми шеями, и вороны клюют им глаза и уши. А потом война заканчивается, ты возвращаешься в свой класс и никогда никого не спрашиваешь, почему в классе теперь нет каждой четвёртой девочки, и куда делась половина монахинь-учительниц. И почему секретарша бабушки заикается, почему бледнеет при виде мужчин – тоже не спрашиваешь, потому что, хотя дети не должны такого знать, ты знаешь отлично.

Официант поставил кофе перед обеими девушками. Беккер вертел в руках свой стакан с соком, сам бледный настолько, что морщины его казались чёрными.

– Война – грязное дело, госпожа Дре. Никто в своём уме не станет говорить о ней правды. Да, господин журналист? Вы ведь тоже что-то делали во время войны?

– Я ничего не делал, – сказал Беккер. – Потому что я трус.

– Если бы все мужчины мира были трусами, когда дело доходит до войны, не понадобились бы не только медали и ордена, но и братские могилы, господин журналист. Госпожа Дре, такие книги нельзя писать раньше, чем через полвека. Простите. Канторка, – девушка вдруг протянула руку. Фон Мореншильд пожала её:

– Лиза.

Они выпили кофе в молчании. Беккеру, видимо, уже хватило лизиных ответов для своего интервью.

– Позволите проводить вас? – спросила княжна, когда они все трое вставали со стула. – Я бы с таким удовольствием ещё побеседовала с вами…

Фон Мореншильд покраснела:

– Ой, я как раз пытаюсь научиться жить без горничной. Не думаю, что уже готова принимать гостей.

– О! Простая жизнь на лоне природы – да, она требует освоения некоторых навыков. Тогда не буду ставить вас в неловкое положение. Но ко мне, если что, заходите свободно. Я оставлю распоряжение охране.

– К вам – это куда?

– Да, на «гору Куда», – засмеялась княжна, – на Вогинберг. Хотя это дом отца… Но я сейчас там. Может быть, и отец будет рад вас видеть. Хотя он у меня очень нелюдим… Кстати, совет! Вы уже знаете, что такое дождевая бочка?

– Я видела какую-то бочку во дворе, – неуверенно сказала Лиза. – Большую.

– В эту бочку собирается дождевая вода, её потом используют для умывания или там мытья посуды. Все местные так делают, это позволяет экономить на водопроводе. А во время войны у нас она была вообще основным заменителем водопровода. Однажды в ней едва не утонул мой брат, ему было семь или восемь лет… Он тогда был очень щупленький. Ладно, до встречи, я надеюсь!

– Всего доброго, – девушки пожали друг другу руки, стоя перед дверью ресторана, и разошлись в разные стороны. Причём метров через сто Лиза сообразила, что идёт не туда, но решила не останавливаться, а воспользоваться случаем осмотреть город.

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Бангс, брат Валдники, созданный с ней одновременно, буквально – «сдвигающий», или же Бурник. Бог морского ветра, один из покровителей моряков и рыбаков. Матери просят у него здоровья для своих сыновей. Изображается крылатым седобородым мужчиной. Часто упоминается в песнях и поэзии.

Урканья или Ураганка, жена Бангса. Бангс создал её, пытаясь подражать созданию Валдники Тавсом-Кунегиксом. Она вышла вздорной и сварливой и стала богиней бури. Моряки во время бури часто сулят Урканье разного рода подарки, вроде зеркалец и колец, чтобы утихомирить её. Изображается кричащей женщиной с растрёпанными седыми волосами.

Их руны в письме равнозначны звукам Б и У, и как отдельные знаки никогда не используются. Сказки с их участием встречаются только на севере Пруссии.

Согласно этим сказкам, у Бангса и Урканьи родилось два сына и две дочери. Сыновьям Ангздрису и Купениксу Бангс выделил по княжеству. Ангздрис получил пресную воду, а Купеникс – побережье с отливами и приливами.

– Я не могу стереть её память, и не могу делать по ней предсказаний. Вообще никак. Даже с физическим контактом, – резюмировала княжна. Она сидела в кресле в кабинете отца, играя с котёнком, которого держала в руках. Котёнок нервничал от присутствия вампира и кусался ожесточённо. Белая рука Канторки была покрыта длинными красными полосами; запах от них князь не мог заставить себя не замечать. Но постоянная, многосотлетняя привычка к усмирению низких страстей давала возможность игнорировать само воздействие запаха крови. Князю случалось перевязывать страшные раны, не теряя самообладания.

– Перед нами, то есть, феномен.

– Да. И я пригласила её заходить в гости, когда захочется. Она выглядит очень одинокой.

Господин Крабат поморщился.

– Не самый умный твой поступок.

– Есть хоть одно, хоть маленькое основание думать, что она опасна? Я имею в виду, опасна даже в доме, нашпигованном твоими бойцами и «жучками»?

– На жрицу она не похожа, – неохотно признал князь. – Полная, искренняя, губительная неприспособленность к быту. Накупила еды, которой негде лежать, спит в кухне на сорванной шторе. Если бы она была оружием, ей наняли бы хотя бы слугу. Похоже на детский протест. Вырвалась из-под крыла авторитарного муженька и доказывает себе, что может и сама прожить. Некой идеальной жизнью, простой, милой, в игрушечном тёплом южном городке…

– Ты прямо из ресторана слушал, что ли?

– Естественно. Знаешь что, – добавил князь, вспоминая, как Йоцо пришёл к кабинету в то время, как он сам читал дело фон Мореншильд. – Скорее всего, не действуют только прямые чары. Косвенно магия срабатывает. Почти уверен в этом. Надо пару раз свести её с твоим братом. Что-нибудь обязательно всплывёт. Пожалуй, хорошая была идея пригласить эту Фон-Барон. Канторка, послушай, ты не думала всё же о том дрезденском специалисте?