Лилит Мазикина - Девушка, которая хотела написать книгу о войне

Канторка вскинулась, её губы дрогнули.

– Нет, спасибо. Я не хочу, чтобы чужой человек принялся вычищать меня от боли. Мне дорога эта боль, знаешь ли. Она – часть меня. Она – то, что не даёт мне превратиться в… вас с Батори.

Князь длинно посмотрел ей в глаза, но ничего не сказал. Откинулся в кресле и отвернулся в компьютер: на экран были выведены файлы по новому законопроекту от Славянской партии. В конце концов, день у него был рабочий. Господин Крабат вообще не любил и не понимал безделья. Хороший отдых после хорошей работы – да. Праздность же для него была куда большим грехом, чем для любого из католиков.

***

На кладбище фон Мореншильд сфотографировала несколько могил времён войны. Почти на всех надписям латиницей вторили рунные письмена. Посмотрела сквозь ограду на закрытую часть, разглядела только ближайшее из надгробий: на нём сияли позолочённые копии орденов Венской Империи. Какой-то офицер…

На кладбище национализма не ощущалось. Немецкие могилы шли вперемежку с лужичанскими, еврейские – с цыганскими. Попался даже один, кажется, итальянец. Подметала тропинки травяным веником какая-то старушка в пёстром летнем платье, с короткими седыми кудряшками, подкрашенными чернилами.

Лиза пошла домой и писала в тетрадь до заката, не заглядывая в телефон. О том, что сама увидела в Лужицких горах и в Рабенмюле. О еловом бору на склонах, где она чудом избежала смерти. О том, как диспетчер приняла её звонок за детскую шалость потому, что она сообщила о ноже у проникшего в дом лужичанина. О коротком разговоре с шофёром, ещё почти мальчиком, о том, как у него, и у княжны, и у журналиста бледнеют и застывают лица, когда с ними говоришь о войне. Слова князя и Канторки она записала особенно тщательно, стараясь вспомнить каждое слово. Ниже расставила списком имена и даты с надгробий городского кладбища.

Она всем нутром чувствовала, что теперь-то, наконец, пишет о том, о чём надо, и так, как надо. Когда слова закончились, а солнце почти зашло, Лиза выпрямилась, чувствуя, как гудит спина. В поросшем редкими яблонями саду было темно. Что-то сверкнуло на неё из травы глазами: кажется, кошка. Лиза поспешила освободить подоконник и закрыть окно. Почти наощупь расстелила купленную днём простынь на кушетке, обмотала наволочкой пустой рюкзак. Переодеться было не во что, и девушка, скрепя сердце, разделась догола, чтобы не пропотеть к утру одежду и бельё. Задёрнула занавески, залезла под пустой пододеяльник.

В животе заурчало.

На кухне было сумеречно. Значит, в кладовке – очень темно. Лиза решила потерпеть до утра и попробовала уговорить себя заснуть маминым голосом в голове. Живот бурчал громче. Девушка вздохнула, встала и на ощупь пробралась в кладовку. На ближней полке, она это хорошо помнила, лежали сосиски. Кажется, они совсем немного начали портиться. Лиза ела их, не обращая внимания на привкус, чувствуя, как неприятно они касаются прохладными шкурками голой груди. Наверное, примерно таково по ощущениям прикосновение вампира. Интересно, как жена Крабата вообще с ним спала?

Фон Мореншильд замерла, пытаясь сообразить, почудился ей скрип лестницы или кто-то пробирался наверх на самом деле. Ох, нет, действительно скрипит. Вот, кажется, и до верха дошёл. Лиза, вооружившись цепочкой оставшихся сосисок, бесшумно проскользнула в щель между дверью чулана и косяком. Чтобы не спотыкаться, опустилась на корточки и гусем посеменила к кушетке.

Сверху определённо кто-то ходил.

На первом этаже стукнуло окно в дальней части гостиной.

Девушка нащупала джинсы и куртку, залезла с ними под стол и спешно пропихнула руки и ноги в рукава и штанины. Прислушалась. Осторожно вылезла, застегнула джинсы. Нашарила на столе телефон, зарядку, тетрадь, ручку и, главное, очки.

В гостиной кто-то чихнул.

В животе отозвалось лёгким урканьем. И это не была песнь голода. Лиза с досадой поняла, что очень скоро захочет в туалет. Засунув тетрадку в джинсы, перед животом, надев очки и рассовав по карманам прочее, она очень тихо открыла окно – хорошо, что оно уже расходилось! – и с некоторым усилием вылезла пятками вперёд в сад. Чуть не вскрикнула, утонув босыми ногами в холодной и влажной траве.

Калитка хорошо просматривалась, совсем рядом с ней стоял фонарь. Лиза решила дойти до неё в тени деревьев, а потом быстро побежать по улице – к ближайшему полицейскому. Она помнила, что пост всего в четырёх домах от неё. Налево или направо? Похоже, придётся выбирать наугад.

Перед самой калиткой девушка поняла, что куртку стоит застегнуть. От страха и холода пальцы дрожали, пуговицы юлили, пытаясь проскочить мимо петель. Лиза оглянулась на дом и сад, набрала в грудь воздуха и вылетела на улицу, взяв направо.

Через четыре дома никакого полицейского не было. Девушка, не останавливаясь, побежала дальше, стараясь не реагировать на жалобы живота и на то, как колет в боку. Счёт времени она потеряла сразу, думая только о том, как пробежать ещё пять метров, и ещё, и ещё. Очень спортивной она не была никогда, рождественская поездка на шведский лыжный курорт в прошлом году чудом обошлась переломов. Наконец, она увидела полицейский участок и поднажала. Чуть не вышибла дверь, спохватилась, дёрнула её на себя. Ввалившись, закричала сипло:

– Туалет!!! Где?!

Офицерша за конторкой ткнула ручкой в сторону коридора. Фон Мореншильд рванула по нему и вышла обратно в холл только через полчаса, бледная, несчастная, лохматая. К тому времени туда стянулись со своими кофейными кружками все офицеры в участке. Они негромко переговаривались и замолкли, едва увидав её. Лиза взяла себя в руки:

– Добрый вечер, господа, дамы. Может ли кто-нибудь угостить меня славным крепким чёрным чаем?

Несколько мужчин бросились к аппарату с напитками для посетителей. Первым его достиг пожилой и грузный полицейский, он же торжественно нажал на нужные кнопки и поднёс фон Мореншильд пластиковую чашечку.

– Присаживайтесь, – пододвинула стул одна из офицерш. Лиза опустилась на него, глядя на чашечку в руке полицейского. Она поняла, что не удержит чая в руках. Полицейские тоже это поняли, и двое мужчин пододвинули один из столов. Пожилой офицер поставил чай прямо перед фон Мореншильд и учтиво спросил:

– Ещё что-нибудь, майне даме? Может быть, вы пришли по делу?

– Да, дело… Точно, – девушка, словно очнувшись, вытащила из джинсов взмокшую от пота тетрадь. – Понимаете, господа, дамы, я как раз сейчас пишу книгу…

***

«Майор Аденауэр утверждает, что тех, кто во время войны насиловал женщин или пытал пленных ради забавы, князь не допускает до службы в полиции. Всех, кто только приходит устраиваться, проверяют некие особые проверяющие, и способа обмануть их нет. Князь говорит, что война была ещё и испытанием властью, и того, кто провалил испытание один раз, нельзя подпускать ко власти во второй.