Альте Гамино - Ложь в двенадцатой степени

– Запить горечь и умирать от жажды – не одно и то же. Тебе это должно быть известно, – прохрипел МС. – Но я не с того начал. Видишь ли, все мы судим не по реальному положению дел, а по своим впечатлениям. Ты пришла сюда с уверенностью, что не знаешь меня, но про себя думаешь, что суть давно уловила. Оттого выстраиваешь свою лестницу в небо на основании миража. Я выяснил, что ты подсказала напряженному уборщику способ блокировать неприятные эмоции, и сделал выводы о твоих успехах в определенной области. Возможно, даже о карьере. Но в действительности все это фантазии, потому что все мы – лишь множественные тени самих себя.

– И ты говоришь это, потому что…

– Замолчи и слушай, – шикнул МС нетерпеливо. – Если представить динамику изменения личности, получится, что новые тени наслаиваются на старые, но те не исчезают полностью. На выходе будет многослойный пирожок, для которого такой параметр, как время, мало что значит. Можно и дальше наматывать тряпки на убогий шест. Это настолько неидеальная система, что, существуй Бог на самом деле, он бы расплакался и сделал работу над ошибками. Следишь за мыслью? – Он знал, что напрягал объяснениями, и явно наслаждался этим. – Покопаться – так получится, что Алиса никуда и не уходила, просто отошла на задний план. Но и это своего рода мираж. Я вижу лишь мираж на месте людей, и очень скоро он развеется.

Объект говорил, как старик из архива, Нортон Барнс. Такой же уставший от жизни, воспринимающий ее превратности как брызги дождя, что неотвратимы и незначительны. Вот только МС не был доживающим свой век человеком, а так называемые миражи не блуждали вокруг него десятками каждый день, как могло быть у того же Барнса. К Манипулятору вообще никого не пускали уже давно, так что его якобы усталость от людей и тон утомленного мудреца казались неуместными. Ведь их вклад в его существование мизерный, и они не могли надоесть ему. Забавно, Маска накинула маску…

– Оттого память кажется еще более несовершенной. Все эти детальки прошлого – прах, гниль, в которой так любят копошиться низшие создания. Что в таком случае важно, если все это – незначительные пятна на и без того заляпанном полотне бытия? К чему нелепые копошения и страдания от экзистенциального кризиса, если смысла отродясь во всем этом не было?

Хельга обнаружила, что ноги сами собой приросли к полу. Она уже некоторое время не двигалась, и стесняющий мышцы холодок вновь начал одолевать ее. А ведь в помещении было не так уж и прохладно.

– Существуют тени, которые не разгоняются светом. Но в ваших беспросветных жизнях едва ли найдется место для адекватного восприятия мира. Вы не сажаете семена завтрашнего сада. О, а я мог бы описать человечество через полвека или даже сотню годов и попал бы в точку на восемьдесят процентов, – продолжил МС задумчиво. – А ведь я даже не изучал культуры мира, не проводил исследований, не составлял таблицу изменений и скачков в развитии. Мне и не положено быть в этом мире, но отчего-то, будучи таким уникальным, я знаю массу всего о чуждом мне виде. Ирония. Может, я Господь Бог? Наверное, мне бы поклонялись, если бы я этого желал. Но в мире-колесе это бессмысленно и по-своему оскорбительно. Из этих лоскутов все равно не сшить одеяла, да я и не из рукодельных мастеров. Пускай тени сами плетут себе саван. Однако любопытно, если бы я захотел стать Богом, Господь позволил бы мне занять Его место?

– Ты говорил, что его нет.

– О, ты даже не потерялась в этом потоке бреда? – усмехнулся МС. – Поразительно, но для человека, заинтересованного лишь в одном вопросе, ты слишком внимательно меня слушала. Так ли я безразличен тебе?

Хельга гневно прищурилась. Слова МС не несли глубокого смысла, хотя он мог говорить искренне. Зато Мантисс и впрямь пыталась уловить течение мысли этого странного типа. Профессия требовала от нее анализировать высказывания других людей, и из-за этой привычки она попалась в ловушку.

– То есть я должна буду вернуться за новой порцией твоей лапши? – Сложенные на груди руки выражали скепсис.

– И ты обязательно вернешься, как драная собака к кормушке. Тебе ведь платят за копошение в гнили? Само собой… Вот только мне, напротив, не захочется тебя ждать. Как я и сказал, мне всего лишь нужно было смочить горло. В твоем присутствии нет ничего важного. И ты не незаменима. Так что… – МС предпринял попытку пошевелить подвижным запястьем. Он указывал на дверь за спиной Хельги.

– Тебе скучно. Смертельно. И поэтому ты пригласил меня.

– Скучно? Мне?

Мантисс ощутила мурашки и представила захлопнувшуюся дверь. Она не успела заметить, когда выражение Маски от грустного перешло к нейтральному. Это было жутковато.

– Здание живет и дышит, у этих докторишек всегда тьма мыслей, а вокруг меня блуждают не пойманные идеи… А когда очередная зверушка отказывается приходить ко мне, я впадаю в спячку. Ты правда веришь, что мне скучно? И что ты тут нужна?

Хельгу пробрал холодок. Что-то в атмосфере едва различимо изменилось. В комнате стало неуютно находиться, а воздух недружелюбно давил. Мантисс чувствовала, что МС не врет, то есть ее просто использовали. Он всполошил весь отдел, лишил Стива и Уильяма спокойствия, чтобы проверить степень своего влияния на них и потешить самолюбие. А на самом деле он не планировал устраивать плодотворных бесед с дочерью профессора. МС уже сейчас властно отправляет ее домой, как не вовремя зашедшую в кабинет директора школьницу. Весь смысл был в самом ее появлении, а не в том, зачем она тут появилась. Пришла? Отлично, а теперь убегай обратно!

– В человеческом обществе принято отвечать за свои слова. – Хельга уперлась руками в стол. Она пыталась гневом вытеснить неприятные ощущения, которые медленно овладевали ею. – Ты позвал меня – теперь так просто не отвертишься!

– Если только ты не сбежишь раньше времени. Ну, помнишь, как в детстве, со слезами и мольбами к папочке. – МС постепенно опустил голос до шепота.

Хельга неожиданно отчетливо увидела картину из детства: перепуганный ребенок колотит кулачками в дверь, подгоняемый омерзительным удовлетворением улыбающейся Маски. Она вспомнила, как ее мучило потом осознание собственной немощности и несдержанности. Неправильно, невозможно бояться неподвижного существа! Пять лет назад ей все еще было стыдно за детские слезы, но Хельга благополучно выдрала этот шип из сердца. Ребенок ведь не может противиться вселяемым ужасам. Что там, у нее и теперь посасывало под ложечкой, хотя никто не угрожал жизни. Хотелось бы ей знать, где МС научился внушать людям такую неуверенность в себе.

– Хельга, не наклоняйся так низко, – послышалось из динамиков требование доктора Траумериха, как если бы он боялся, что неуклюжий манекен схватит девушку за нос.