Эйрик Годвирдсон - Пять Пророчеств. Эхо древнего мира – I

На лезвии глефы играет скупой осенний отсвет солнца, в воздухе хрустальными нитями парят тончайшие паутинки, к листвяной пряности примешивается горечь дымка, а я и только о том и думаю, что я бы все, наверное, отдал, чтобы мне – нам всем – не пришлось писать свою повесть следами в пыли потертого свитка-дороги. Не здесь, не сейчас. Не так.

Но у меня этого «всего» так мало, что не хватит, наверное, и одного дня выкупить у судьбы – если бы она была склонна к такому обмену.

Я не могу объяснить этого и сейчас – но я не хочу покидать город. Не в эту осень! Не в этот год, нет! Я… я слишком полюбил архаичный сонный Д’Лагрена. Я полюбил место – и мне понравилось быть стражем. Да и просто быть – чувствовать вкус яблока, брошенного приятелем на ходу, запахи в воздухе, прикосновение ткани рубахи к уставшей спине, легкую ломоту в плечах и ступнях после ночи напролет на ногах, в кольчуге и при оружии. Не пустить оружие в ход, зная, что твоего окрика достаточно – тоже нравилось, впрочем.

На лезвии глефы полустертой насечкой выступали плавные линии узора – приглядевшись, я увидел изгиб шипастого хвоста, хищную узкую голову в короне гребней, занесенную длиннопалую лапу… вздрогнул – морской дракон? Нет. Крылья, вздернутые вверх, довершали рисунок – дракон, что готов взлететь. Не морской – горный дракон, стремительный огромный сгусток магии, силы, огня и разума. Не удержавшись, погладил кончиками пальцев рисунок. Глефы, кажется, на самом деле были древние, древнее, наверное, самой крепости Д’Лагрена.

Талисман, сказал Менгор, и я только сейчас наконец поверил в его слова.

Я наконец увидел в глефе то, чем она, по ходу, и была с самого начала – символ. Как стражничья нашивка на пелерине худа. Не безжалостное оружие наступающей пехоты, но… замену штандарта. «Мы можем сражаться, мы будем, если придется. Но мы не станем спешить»

Я зашагал бодрее – настроение у меня выровнялось, да и я заметил, что сумрачный по началу день потихоньку прояснился, серый полог неба проклюнулся солнечным светом. Дай-то Айулан, все обойдется грозным маршем и скучными часами дозора у стены чужого дворца.

Я же все равно хотел взглянуть на Наран, столицу Марбод Корту – пусть и не в таком качестве, конечно. Но раз выбирать не приходится – что же. Я иду той дорогой, что предлагает мне судьба. Иду. Кажется, я проиграл когда-то морским богам право выбирать в обмен на прозвище, заменившее имя.

В дороге мы были уже третьи сутки, и шли двумя группами – чуть впереди около семи десятков, так сказать, авангард. Позади наша часть отряда – в нем нас было восемь десятков и несколько возов с бытовым скарбом, необходимым в дороге – котелки, провизия, пара огромных шатров, чтобы укрываться от дождя… пока, впрочем, не смотря на осеннюю пору, шатры не требовались. Дождя не было – видимо, вся висящая в воздухе сырость уходила в туманы – когда легкие, когда густые и плотные, но неизменные всякое утро.

Порой наш путь напоминал мне сюжеты изысканных этенских ваз и узкогорлых кувшинов для вин – их лепили из белой глины, делая тонкими, как яичная скорлупка, покрывали глазурями – снежно-белой, слоистыми цветными, прозрачно-стеклянистыми. Их расписывали, кладя рисунок полупрозрачными легкими мазками – ивы у воды или речные лили, играющие в воде рыбины, цветущие крокусы; лес, укрытый туманом, и горная гряда, или могучие сосны с кривыми ветвями, нанизывающие на свою хвою клочья облаков. Легко, прозрачно, полунамеком выступают линии, угольная чернота расплывается в молочной светлоте, яркая зелень глохнет, превращаясь в слабый отсвет через цветное стеклышко, цветы – точно призраки самих себя… И мы – идем через туманное утро. Мы – словно герои расписной вазы, пока не взойдет выше солнце и не прогонит прочь белую взвесь.

В тот вечер – вполне ясный и теплый – у одного из возов на лесной части дороги треснул обод колеса, вывернулся, заставив тяжко просесть на один бок груженую телегу, а уже поэтому, как выяснилось, и пошла в расщеп тележная ось. Возница сокрушенно качал головой – неудачно наехал на камень, видать, или провалился в выбоину, не заметив той. Солнце было еще весьма высоко, и останавливаться сейчас значило потерять добрых пол-дня пути. Пока капитаны совещались, и так прошло чуть ли не две лучины- но в конце концов было решено так: первые семь десятков продолжат путь, а с ними один из возов. А мы чиним сломанное, проверяем надежность воза, отдыхаем вволю и нагоняем их поутру, встав еще до рассвета.

Герои сюжета росписи изысканной вазы превратились в персонажей деревенской сказки – что же, и так бывает. Жизнь – непростая штука.

С починкой, конечно, пришлось повозиться – и то, что нас было довольно много, только мешало делу. В конце концов, часть народу отправилась стрелять на ужин лесных куликов, и я с ними. Охота – полудетская, скорее, чем серьезная – все же была неплохим развлечением в часы вынужденного простоя. Связка куликов, которым предстояло стать сытным супом на ужин, оттянула мешок на плечах Теза, а сами мы устали рыскать по кустам ровно тогда, когда ремонтные дела почти завершились. Самое время было поискать место для стоянки на ночь – как раз уже и солнце касалось краем перелеска чуть впереди, отделенного от нашего, по которому мы пробирались сейчас, парой лиг пути.

Устроить привал решено было именно у края леска – пройдя с пяток фурлонгов, мы остановились. Сгущался туман, идти дальше было затруднительно. Уже когда лагерь был установлен, и все уложились спать, я, лежа под плотным одеялом у огня, ощутил странное дыхание теплого ветра в лицо. От костра нанесло – или… или снова некая магическая тварь вышла на прогулку? Я подтянул поближе меч, нашарил в сумерках взглядом сооруженную из хворостин стойку, вдоль которой выстроились наши глефы – вздохнул и смежил веки. Сон у меня чуткий, проснусь, успею, решил я. Уже проваливаясь в дрему, я почувствовал, как на меня нахлынуло странное чувство тревоги, будто что-то недоброе намечалось – коротко, точно всплеском. Вокруг царила ватная тишина, даже для чуткого уха засыпающего совершенно пустая. Лес спал. Твари и звери тоже. Уснул наконец и я, так и не нашарив ни своим хваленым чутьем, ни слухом никаких признаков опасности.

Проснулся я от ощутимого запаха гари. Неужели в ночи ветром разметало уголья, а часовой уснул, не замечая этого? Да как же так?

Я вскочил, отбросив одеяло, и заозирался в поисках очага пожара. То ли густой белый дым, то ли небывалый по плотности туман затягивал все вокруг – и одно я понял точно: часовой и правда уснул. И еще было довольно рано – судя по серости, брезжащей сквозь пелену.

Солнце, во всяком случае, еще не взошло. Я снова потянул носом – дух пожарища мне не приснился, он вовсе не собирался исчезать. Да только вот горело уже весьма давно – дым успел прогоркнуть. Выдохнуться, налиться горько-кислым привкусом вчерашних угольев и холодной золы… а еще набрать влаги, как будто пожар заливали водой, или прошел дождь.