Эйрик Годвирдсон - Пять Пророчеств. Эхо древнего мира – I

– Знаете хоть, кто это был? – Галвэн в упор посмотрел на мага, обрывая его болтовню

– Брен, мальчишка-помощник скорняка. Лавка у них на Озерной улице, – сухо уронил я. – Я его вчера… упустил. Я вам докладывал, лорд.

– Помню, – после секундной заминки ответил тот. – Ну что, сожгите его, как человека, что ли 2 2 В мире принято огненное погребение, повсеместно. . Он, в конце концов, хоть под конец, но сделал свой выбор.

В точку. Как же… удачнее не скажешь.

Я тяжело вздохнул.

На душе было невыразимо мерзко почему-то, хотя я не сделал ничего, что могло бы заставить меня стыдиться.

Позже мне это подтвердят и друзья, и капитан, и сам Командующий.

Но я часто вспоминал этот случай, и каждый раз со все теми же чувствами.

Служба, меж тем, как и привычная размеренная жизнь, продолжалась.

От чего бы им не продолжаться, в самом деле?

Даже пропавший паренек-садовник нашелся – правы были мои товарищи, он попросту сбежал искать лучшей жизни, однако не преуспел в своих чаяниях. Без денег или заметных умений сложно куда-то устроиться, последних у него не обнаружилось, а воровать наш беглец не пожелал… ну или не сумел. В общем, помыкавшись с пол-луны, он понял, что нет разницы, где собирать яблоки или копать грядки под душистые коренья, а в родном Д'Лагрена все же как-то уютнее и привычнее. Вернулся, в общем, сам он. Тут бы поэт сказал – «покрытый стыдом», но нет, насколько я слышал, нет. Наверное, это и правильно.

А я же после случая со злополучным оборотнем приобрел довольно удивительную репутацию. Меня стали больше уважать, что ли – во всяком случае, горожане охотнее приветствовали при встрече, а другие стражники больше прислушивались к моим словам и мнению. Во всяком случае, репутация стражника с отменным чутьем на странное приклеилась ко мне не слабее давешнего прозвища.

Что же… я действительно кое-что вынес из произошедшей истории.

Это чувство плещущего в лицо теплого ветра, который не ветер. Магия, которая течет через все в этом мире – я мог ее чувствовать. На самом деле мог. И это было вдохновляющее чувство, а не мучительное, как по началу. И… очень знакомое.

Я знал, что останусь стражником, но само чувство было хорошее. Словно я себе вернул часть себя – наверное, как если бы вспомнил что-то важное и хорошее.

Только вот память по-прежнему покоилась под солеными волнами моря, полощущего берега Марбод Мавкант – и, видимо, там и останется.

Что же, пусть так. Жизнь, как я сказал, не останавливалась

И в ней хватало своих, новых забот, текущих неостановимой чередой.

Кончилось лето, а за ним и осень – и праздник сидра, и осенняя поздняя пора прокатились по-над городом, как катятся волны по прибрежным камням – неостановимые, в соответствии с порядком бытия. И вроде похожи волны, как и тысячи до них были – и все же разные. Да только оглянись назад – волны. Сходны меж собой до неотличимости. Пока она катит – ты знаешь, чем отличается от прошлой, но все сглаживается и забывается.

Я плохо помню, но я видел много осеней. И зим – мягких, посыпанных пушистым снегом или вовсе почти бесснежных, словно замерших, с листвяной прелью под ногами в садах, колким инеем на бурых краях опада и сухих травах, с буйным ветром в день, когда зима сменяет осень – и густым снегопадом в день ее середины… Этенская зима была такой.

Город увешивался праздничными фонарями и снежной бахромой, торговцы едой вразнос грели на уличных жаровнях кувшины с фруктовыми взварами на травах и крепким сидром с пряностями, хозяйки вымораживали в бочонках на дворах белый сухой сидр, делая из него крепчайший бренди, воришки и прочий нечестный люд редко морозили пальцы об отмычки. Предпочитая редкое, но верное дело… ловить таких было сложнее, как и дежурить по ночам. Но я как-то удивительно легко втянулся и в зимний быт. По ночам зимой стражи дежурили парами – и, признаться, я был этому рад. Холод меня не донимал – я смутно вспоминал, что когда-то давно был часто зябнущим неженкой, но настолько далеко уже успело унести это время от меня прочь, что сейчас я только с усмешкой об этом размышлял. Надо же. Когда-то был я таков! Где и когда – я, разумеется, не знал. Что же, сейчас я только потешаюсь про себя над своими юными годами, обжигая губы о пряный горячий сидр в самом начале дежурства. Тезвин смеется вместе со мной, когда я делюсь воспоминанием. Мы до сей поры часто ходим в дозоры вместе – как с первого дня моей службы. Как бы там ни было, я был благодарен своей судьбе за то, где я сейчас – и с кем.

Как бы не старалась зима сделаться застывшим хрустальным безвременьем, но и ей тоже, как и всему в этом мире, настало завершение.

И я видел, как зеленой дымкой окутываются деревья на улицах, как луга заливает свежим изумрудным цветом, как ломают лед озера за городом и звенят оттаявшие ручьи, как море становится из сине-серого бирюзовым и лазурным, как сады за стенами превращаются в белоснежные благоухающие каскады яблоневого цвета – и это было прекрасно.

Я встречал вечерами хихикающие парочки – чаще, чем прежде, я спал с окнами нараспашку, дурея от цветочного духа, плывущего по городу накануне Зеленолуния, почему-то величаемого в Д’Лагрена «днем цветных лент» ко всему прочему. Я слушал и распевал сам весенние поворотные песни, натянувшись с друзьями вина и бренди так, как никогда раньше не напивался, кажется – во всяком случае, не помнил за собой такого. Я вспомнил древнее слово «Эльбентейн», означавшее этот праздник где-то далеко отсюда.

Менгор тогда довел меня до моего жилья – я наконец перебрался из казарм в город, сняв весь второй этаж в одном старом, но крепком доме на окраине. Помог одолеть узкую крутую лестницу, заметил, посмеиваясь:

– Руд, ты не напивайся так больше, а то еще на каком древнем драконьем языке заговоришь, не ровен час!

Кажется, я бормотал что-то странное себе под нос тогда – кто бы еще запомнил, что! Ни я сам на утро, ни мои товарищи, бывшие едва ли трезвее меня в ночь праздника – не вспомнили. А ведь интересно же! Впрочем, я не ломал голову – если я что-то вспомнил под действием вина, то и трезвым вспомню, может, позже, но вспомню. Зная себя, я мог предположить, что цитировал какие-нибудь стихи, что любил в ранней юности – иной причудливой страсти, кроме литературы, я за собой пока не открыл.

Шло бы все себе своим чередом дальше, разумеется – да вот только к середине лета стало понятно, что подозрительный Менгор не просто так ворчал на счет тревожных слухов.

Все чаще и я сам слышал – разное, всякое, но неизменно свидетельствующее – что-то да затевается в Марбод Корту. Да не абы где, а в самом Наране – столице наших соседей. Торговцы оттуда невразумительно жали плечами или рассказывали престранные вещи вроде огненных радуг в небесах или лютых штормах по неделе вне сезона их, певцы и актеры плели небылицы о восставшем древнем короле-рыцаре и коварных придворных магах; наемники, коих было немного, отмалчивались, но кое-какие, порой самые причудливые, россказни подтверждали.