Андрей Киров - Приключения поэта в заколдованном лесу

Вот скотинка ненасытная, невесело подумал Артём, наблюдая в прореху между занавесками как кот, подняв хвост трубой и заурчав, начал тереться правым ухом о ногу пенсионерки, обутой в обрезанный по щиколотку валенок. Их она носила в избе вместо тапок: у неё от возраста даже летом мёрзли ноги.

– Иди отсюда, – услышал Артём недовольный голос матери, явно направленный в его сторону, – тебя только час назад кормили! Лентяй! Лучше бы мышей ловил! Пешком по дому ходят! По интонации голоса он понял, что она недовольна его отказом испечь блины на зелёнке.

– Мя-я! (Тимофей Потапыч когда мяукал, у него получалось « мя-я», а не мяу). – Нафиг мне нужны мыши, когда ты меня и так накормишь! Бегай за этими паразитами – всю шкуру о доски обдерёшь! Она и так у меня не в лучшем виде!

– Что!? – Артём чуть не упал, натягивая резиновый высокий сапог, в каких он ходил в лес по сырой погоде, – я не ослышался? Вроде коты ещё не научились разговаривать по- человечески? Справившись с сапогом, он на цыпочках подошёл к занавеске и заглянул в кухню.

Пожилая дама, его ближайшая, ближе какой не придумали в Небесной администрации десяти триллионов созвездий, родственница, которая подчиняясь мощному биологическому инстинкту, очень давно, выдавила его посредством внутренних индивидуальных женских мышц на этот свет, где он теперь проходил разнообразные мучения, одно из которых сейчас претворялось в жизнь как – «поход за грибами в лес» в очень негативных климатических условиях, – деревянной ложкой, расписанной киноварью красными цветами по золоту, черпала из бумажного пакета муку, сыпала её в белую эмалированную кастрюльку, залитую молоком, и размешивала вилкой до однородной массы: рядом лежали пара яиц, сода и соль для дозаправки.

Нервы, подумал Артём, откинул занавеску из тонкого материала с рисунком в мелкий цветочек с красными лепестками, прошёл в угол, где около деревянной тумбочки, выкрашенной в зелёный цвет, для готовки со столовыми приборами в выдвижных ящичках, а на нижних полках хранились крупы в стеклянных банках, стояла бутыль с брагой, взял железную, покрытую белой эмалью, кружку с навесной деревянной полки, выструганной вручную рубанком ещё отцом его матери, присел на корточки, снял с горлышка надувшуюся резиновую перчатку, которая показывала готовность напитка, и осторожно наклонил над стаканом вместительную стеклянную ёмкость с мутной, цвета мякиша ржаного хлеба, консистенцией, называемой в народе брагой. « Буль-буль- буль» – жидкость, щедро сдобренная хлебными крошками, поднявшимися со дна, толчками проплюнулась в кружку. Налил почти до краёв; осторожно одной рукой, как жонглёр в цирке, верную бутыль в прежнее положение, одновременно, ещё бережнее, как влюбленный Петя Безухов в Ростову Наталью Капитоновну в танце, держа в другой руке кружку с самопальным слабоалкогольным напитком, чтобы не расплескать на плиты Баальбека, выпрямился в полный рост, замирая, выпил мелкими глотками горький, с привкусом размякшей хлебной корки, напиток, и поставил кружку на тумбочку. Не забыл надеть резиновую перчатку опять на горлышко бутыли.

Мать, стоявшая к нему спиной вполоборота, на миг перестала мешать вилкой муку, не поворачивая головы задала риторический вопрос:

– Опять?

– Ну что ты, мам, заладила? Знаешь же прекрасно – сейчас в лесу по любому промокну, надо себя эмоционально настроить! Лазий тут под деревьями, как крот среди капустных листьев, грибы высматривай! Взял нож из тумбочки – такой серьёзный нож. Отнюдь, не кухонный, а сделанный из куска закалённой стали его дядей, сидевшим в своё время в лагере за грабёж рокфеллеровского банка в большом городе – он с Джоном Диллинджером его ограбили, – с изящно изогнутым, как у восточной красавицы изгибаются к вискам очи, к острию лезвием. С таким ножом – Геббельсом буду если совру – не страшно в рукопашной схватке на фашиста идти, когда в автомате патроны кончились. Нож выглядел грознее и эффектнее, чем традиционный штык, с красивой ручкой, сделанный из оленьего рога… Во всяком случае так утверждал дядя: нож, когда такой берешь в руку его, сразу начинаешь чувствовать себя сверхчеловеком: тут немецкий философ попал в точку. Сунул нож в кожаные ножны, повесил на ремень сбоку. С понтом – не кочегары мы не плотники, а мы крутые перцы парни- охотники, сейчас пойдём на медведя!

– Ладно, ладно, – немолодая дама, поняла, что сказала лишнего, – иди давай, пока дождя нет!

Хоть бы он опять начался, со слабой надеждой подумал её уже слегка немолодой сын. Кот, когда он открыл дверь в сени – в избу сразу дохнуло холодной сыростью, – побежал за ним, остановился на пороге.

«Мя-я!» – словно хотел что-то сказать, но в холодный, пропитанный влагой коридор, не побежал. «Что я, дурак, что-ли? Мы – кошки, в отличие от вас, людей, намного умнее в животном мире. Охота тебе туда переться? Я бы не советовал, хозяин. Тебя там в лесу ждут неприятности, мне Валентин утром нашептал, пока ты дрых.» Всё в этом «мя-я» кот сказал. Но Артём не проходил курсы по переводу кошачьего языка на человеческий и ничего не понял. Думал, глядя на кота, что тот опять заговорит. Но двоюродный брат тигров, львов, пантер и ягуаров в миниатюрном исполнении, обладатель красивой, белой, шерстяной манишки на груди, повернулся и бесшумно ступая направился на кухню. Авось хозяйка ещё чего- нибудь даст из еды. Она обычно кидала ему сверх меры, когда бывала в хорошем настроении. А там она бывала, если у её героини всё складывалось на личном фронте, тоже как в занесённых ветром и снегом – чук и банфлайер, – в высшей степени концептуально-индатруканально.

Точно мне показалось, когда он сказал, подумал Артём про кота, когда вышел на улицу.

Да, погода не радовала. Было лето не лето, но и осенью не назовёшь. Какая-то неопределённость. Словно планета в своём верчении волчком вокруг оси слегка изменила градус наклона. И от этого сезоны на территории их страны слегка перемешались. Словно сама природа не могла разобраться что в ней происходит, какие неприятные изменения после миллениума. И какую роль в этих переменах играет этот неприятный абориген – чел с наглой, но глупой мордой, возомнивший себя, типа – я король джунглей, тащите ко мне Шиву я её буду шивить; и зачем, Создатель Ты придумал этого жалкого никчёмного обсоса, вообразившего себя со скуки и горя царём пластилиновых големов. (Кстати, в Славянских мифах Боги совсем по другому придумали Сапиенсова Гому, не так, как его придумали в мифах иудейских.) Сыро, уныло и даже днём света не хватало – вот такое состояние было в природе. Словно гигантскую лампочку под названием Солнце кто-то слегка прикрутил, да ещё набросил на неё серую марлю в виде туч.