Катерина Ольшина - Русалки

– Иван, теперь, я думаю, Вы меня поняли. Я всегда гнался за этой подлинной силой, исполненной первозданной божественности остановленного времени, за этой застывшей эмоцией. Я всегда преклонялся пред гением импрессионистов и передвижников. Крамской для меня многое значит. Большего объяснять я Вам не хочу. Денег у меня достаточно.

Третьяков резко перевёл разговор в другое русло.

– Вы, Иван, человек неглупый. Прекрасно знаете, сколько неизвестных произведений всплывает каждый год на мировом арт-рынке. К сожалению, я не всегда успеваю за уникальными артефактами, способными перевернуть историю искусства. Но здесь… Здесь нечто иное. Та картина из местечка Ринтала – другая. В ней я уловил ту энергию, которая питает меня, словно вампира. Не помните ли Вы письмо достопочтеннейшего Ивана Николаевича Крамского своей жене Сонечке? «Ни в одной из копий нет ничего того, что есть в подлиннике. Это действительно что-то почти невозможное» 5 5 Иван Николаевич Крамской: Его жизнь, переписка и художественно-критические статьи 1837—1887 / Издал Алексей Суворин; [Под ред. и с предисл. В. В. Стасова]. – Санкт-Петербург, 1888. – С. 63. , – процитировал он.

Опять склонил голову набок. Теперь его пенсне зловеще блестело на майском солнце. Гром вновь прокатился по небу. Гроза приближалась. Налетел ветер.

– Я готов купить ту картину, если буду уверен на сто процентов, что она принадлежит кисти Крамского. Вы можете спросить: почему, раз я так ценю нерв картины, делаю упор на конкретное авторство? Какая разница, чьему таланту принадлежит полотно? Видите ли, дело в том, что для меня просто важно знать – Крамской это или нет. Не хочу говорить Вам о причинах этого. В конце концов, и моё желание, и мой заказ Вам – моё личное дело

– Послушайте, Ефим Александрович, – пора было напомнить Третьякову о тревожащих меня моментах, – Вы меня, конечно, простите, я думаю, Вы как человек образованный, и сами всё это знаете, но всё же… Есть центры исследования, в которых работают настоящие специалисты, там современнейшая техника, серьёзные методики – именно там Вам могли бы сделать достаточно серьёзный анализ полотна…

Старик перебил меня:

– Я Вас понял, Иван Николаевич, но это Вы меня послушайте. Вы – человек, буквально проживший жизнь Крамского год за годом. Ну, что Вы смеётесь? Так ведь и есть. Вы знаете каждый его шаг… Разве Вы можете позволить какому-то химику или физику с холодной головой и трезвым расчётом решать судьбу картины, которая ему и не интересна вовсе? Я не отрицаю: рентген, все эти волшебные лучи могут быть весьма полезными, но разве эти технари с физматовским образованием могут понять и прочувствовать все нюансы? В их пробирках и лампах нет души! Нет, Иван Николаевич, мне нужно именно Ваше мнение! Ваша насмотренность нужна мне, Ваш глаз, ваш вкус! Первое впечатление для людей, подобных Вам – вот самая лучшая методика. Я верю, что эта картина очень старая. Она мне нравится, она меня манит… Я не специалист по Крамскому. А Вы – да. Поэтому я хочу полностью довериться вам. Не скрою: восторженные отзывы Павла о Вас сыграли свою роль. Если Вы скажете, что та картина – неизвестный доселе шедевр Крамского, Вы получите четверть от суммы, которую я поставлю за картину, а, поверьте мне, она будет немаленькая. Если нет, я заплачу вам тройной гонорар, который Вы получаете в год от своих статей. Все Ваши расходы во время поездки я беру на себя. Считайте, что это полностью и даже сверх того оплачиваемый отпуск. Не переживайте, командировка не будет долгой. Это Вам выгодно. Насколько мне известно, Ваше материальное положение сейчас не блестящее. Простите, за нескромный вопрос: каков ваш ежемесячный заработок?

Я открыл было рот, чтобы возразить, но Третьяков меня оборвал:

– Гроши. И не пытайтесь меня разуверять. Вы согласны?

Я прикусил губу. Это, действительно, было выгодное предложение.

– Ну же, Иван Николаевич, не сомневайтесь. Не сама ли Судьба предлагает Вам беспроигрышный билет?

Карелия. Ильмее. 2 июня 1989 года. 20:00

Олеся подоила корову и теперь, опершись на покосившийся забор, прищурившись, смотрела на закат. Он был похож на вселенское зарево, на великий пожар, дымившийся где-то далеко за лесом, куда они с бабушкой не раз ходили собирать маслята и грузди.

Лето началось зноем. Вязкая липкая жара изнуряла и обессиливала. Духота билась пульсом в нагретом парном воздухе. Мошки роем вились в воздухе – почти невидимые крошечные существа, похожие на английских фей. Они выписывали невероятные фигуры, кружась на одном месте. Девушка любила такие вечера. Иногда ей казалось, что в эти минуты она находится будто бы в ином мире, пьёт божественный нектар вечности, постигает суть вещей, видит душу Бога.

22:01

– Прогуляемся до озера?

Тоня догрызла маковую сушку и с надеждой смотрела на Олесю. Та допивала чай с гвоздикой.

– Уже поздно, – отказалась Олеся, – я устала, а завтра рано вставать.

– Ну, ты и зануда, – фыркнула Антонина, по привычке взбивая рукой свою задорную рыжую шевелюру. – Сейчас белые ночи. Да ты посмотри, какая красота вокруг!

Олеся молчала.

– Ты меня, конечно, извини, – хмыкнула подруга, – но теперь я понимаю, почему Гришка тебя отшил. Леська, ты – зануда. Такая погода! Ну, ты чего?

– Спасибо, что напомнила про Гришку, – на глаза Олеси навернулись слезы. – Извини! Я – спать.

– Ну и до свидания. Завтра я уезжаю, так что не знаю, когда теперь увидимся.

– Почему ты сразу ничего не сказала?!

– Потому да по сему. Сама не знала. Вчера Митька позвонил и сказал, что экзамен перенесли – у Михайлова экспедиция очередная, важная. Придется ехать.

– Ты можешь вернуться после экзамена, – Олеся убрала щербатую кружку в старый сервант.

– Да смысла нет. И денег. Я в городе останусь, закрою сессию, а уж потом вернусь. Хорошо хоть на день рождения твой попала.

– Я-то думала, ты скрасишь мои невесёлые трудовые будни. Молодец ты, – учишься!

Тоня молча подошла к подруге, и они обнялись.

– До скорого тогда! Прости за Гришку. Дурак он. Я тихонько выйду, не провожай. Бабушка Мотя вон умаялась, уже спит. Из города привезу книг!

Тоня ушла. Олеся выключила свет, прилегла на старую кровать и закрыла глаза. Нужно было раздеться и почистить зубы. Но она лежала, слушая тишину и кряканье коростелей за окном. Сон не шёл. За окном прогудел мотоцикл. Раздались радостные возгласы и смех – ребята собирались на танцы. Кто-то на всю мощь включил магнитолу.

Она уже почти смирилась со своей судьбой. С деревенской глушью и вечным одиночеством. Это одиночество забиралось к ней под одеяло каждую ночь. Как огромный хмурый паук, оно опутывало ее своими холодными тонкими паутинами, давило на грудь. Всё случилось так, как случилось. Олеся верила в судьбу.