Раиса Крапп - Сказки Странника. Сборник

– Мой господин…

Испуганный, но настойчивый голос звал, проникая в сознание. Феррах повёл глазами, прежде чем осознал, где находится. Он тряхнул головой, недоумевая, сколь далеко отлетел мыслями. С неудовольствием бросил взгляд на шиссита, преклонившего колени у входа – низкородный прервал течение его мыслей.

– Мой господин, – поспешно утыкаясь взглядом в собственные колени, торопливо заговорил шиссит. – Одна из женщин, что куплены на рынке Кум-Эрака, отказывается принимать еду и питье. Погонщик видел – она украдкой всё выплеснула в песок.

Брови ферраха дрогнули, сошлись гневной складкой. Он не сомневался, о которой из женщин идёт речь. Как осмелилась?! Феррах и сам видел – она тает на глазах, но винил в том тяготы пути, вёл караван скорее обычного. Так дурачить его?! Как смела?!

– Привести!

Через считанные минуты она стояла перед феррахом – бледная, тонкая, c прямой спиной, вся подобранная в струнку. Наполнив чашу водой, он резко протянул ей. Она вскинула глаза, обожгла непокорным пламенем нездешних очей и, не глядя, выбила чашу из его руки. Феррах ударил её по лицу. Без злобы, лишь для пользы неразумной. Она рухнула на ковёр. Помедлив, феррах, склонился к ней, обеспокоенный неподвижностью. Она была в обмороке. Вероятно, её собственная слабость стала тому причиной. Неужели во все дни пути она не взяла в рот ни крошки, ни капли? При такой палящей, непривычной ей жаре?

Опустившись на колено, феррах приподнял её и влил в рот немного воды. Горло её судорожно дёрнулось, она начала жадно глотать. И вдруг сжала губы, отчаянно замотала головой.

– Пей! – приказал феррах.

Он умел повелевать. Его гнева страшились. Но эта упрямица ещё не знала, как умеет он укрощать строптивых – рабов, коней, женщин. И она не принадлежала ему. Она была собственностью наббилаха, его господина, как и все прочие ценности в караване.

Она слабо отталкивала его, пытаясь освободиться, и феррах отпустил её. От слабости её пошатывало, но в глазах и лице ясно читалась решимость противостоять до конца. Наказать её он не мог – даже нечаянное прикосновение к женщине наббилаха могло грозить смертью.

Феррах вышел и отдал распоряжение. Следом за ним в шатре появился пожилой раб, иссушенный солнцем. Не разгибая спины, он поставил перед женщиной на низкий столик поднос с едой и, пятясь, выскользнул из шатра. Глядя на ферраха злыми, чёрными маками очей, она опрокинула поднос. Феррах хлопнул в ладоши. Потом откинул полог и жестом приказал ей подойти.

Кровь не растекалась по песку, он мгновенно впитывал её, только стал тёмным до черноты. Тело раба ещё вздрагивало в агонии. Она отшатнулась и попятилась, в ужасе глядя на ферраха. Потом с выражением того же ужаса перевела глаза на раба, который вновь с поклоном вошёл в шатер. Теперь это был юноша, почти мальчик. Не поднимая глаз, он оставил поднос и исчез.

Прижав руку к горлу, она замотала головой, выговорила что-то коротко и звонко на чуждом ферраху языке. Неизвестно, к чему относился её протест – она не имела на него права вообще. И феррах снова хлопнул в ладоши. Она вскрикнула отчаянно, смертельно раненой птицей.

С третьего подноса он взял чашу с крепким бульоном и сделал рабу знак, приказывая удалиться. Дрожащими руками она приняла её.

По знаку ферраха караван тронулся в путь. Он сидел на поджаром, сильном жеребце и смотрел на проходящих мимо верблюдов и людей. Глядя на плотные занавески, покачивающиеся в ритм движению высокого чёрного бардагозца, он позвал, и сию же минуту торопливо подбежал погонщик.

– Этот верблюд везёт твою жизнь, – проговорил феррах, трогая коня.

Жеребец в несколько рывков поднялся на высокую дюну, осыпая широкие, текучие разливы песка. Всадник повёл глазами по горизонту. Отсюда кажется, что пескам нет краю, они всюду, куда ни глянь – будто весь мир погребён под ними. Небо ещё синеет по-утреннему, но солнце уже яростно мечет раскалённые копья, и же трепетно задрожал воздух над жёлтыми песками. Феррах закрыл лицо концом чалмы, оставил лишь полоску глаз, и тронул повод. Конь, проваливаясь и оседая, спустился вниз.

Феррах неожиданно подумал, не такая ли пустыня вся его жизнь? Что в ней? Служение высокому наббилаху, который дарит верного слугу особым расположением? Но разве тайна, как изменчиво это расположение, и как скор наббилах на решения в минуты гнева. Феррах давно знает цену своей жизни, поэтому умерен в радости и философски спокоен в дни невзгод. А сердце? Сердце тоже стало подобно безжизненным, иссушенным пескам? Любит ли он ещё хоть что-то? Роскошь своего дома? Изысканную еду? Сильных скакунов? Нежных и сладких женщин?

Когда среди песков возникает оазис, путник останавливается в нём, даёт себе отдых. Но позади у него пустыня, и впереди тоже.

Неосознанным движением он потёр старый шрам на предплечье правой руки.

Почувствовав жажду, феррах вынул из плетёной седельной сумки небольшой сосуд, напился. Потом стоял, поджидая чёрного бардагозца.

Она приняла бутыль так, будто не было утреннего яростного бунта. Вот только взгляд её был прямым, твёрдым, глаза в глаза. Ей и в голову не приходило потупиться или прикрыть лицо, как сделают это все другие женщины, которых он везёт своему господину. Ни один из каравана не посмел бы смотреть столь дерзко.

Когда остановились на ночлег, и для ферраха поставили шатёр, он снова велел привести к нему женщину. Она неподвижно стояла у входа, взгляд её прятался в тени густых ресниц. В шатре было достаточно света, феррах внимательно рассматривал её, облокотясь на подушки.

На рынке Кум-Эрака в перекрестье оценивающих глаз она стояла вольно, будто не чувствовала этих взглядов, не слышала пронзительного голоса торговца. Подняла лицо, посмотрела над головами людей. Потом взгляд её неторопливо скользнул вверх, в небо. Феррах поднял глаза и увидел в яркой синеве птицу-горлицу – за ней следовал взгляд женщины. От едва приметных, плавных движений волосы её, что стекали на плечи ровными волнами, переливались, играли тёмным золотом.

Потом торговец сдёрнул лёгкое покрывало, и глаза её полыхнули гневом. Когда повела она ими по рядам, переходя с одного лица на другое, взгляд ферраха встретился с ними, широко открытыми, крылатыми от густых ресниц, почерневшими от гнева. Феррах рассматривал её, заворожённый чистой, воздушной красотой. Нет, не красотой, а каким-то неуловимым очарованием. Да, природа одарила её тонким станом, изяществом и грацией. Но феррах пресытился женской красотой и давно уже выбирал женщин для господина так же, как драгоценности, коней, ткани, забавные пустячки. Эта же – она была нечто иное. И он смотрел, пытаясь разгадать её, уже решив, что за эту северную жемчужину заплатит сколько угодно, но с рынка она уйдёт только в его караван.