Игнатий Смолянин - Камбенет

Бегущие с запада особо непримиримые еретики обычно пробегали Шарим без остановки, считая себя в окончательной безопасности только у схизматиков далеко на востоке, в редких случаях скрывались где-то высоко в горах. Имелась, правда, и группа беглых «заблуждающихся» с востока – они как раз Шарим считали ближайшим местом, где можно осесть без чрезмерной опаски. Но эти сидели в Шариме тише воды и ниже травы, опасаясь выдачи великому князю и православной церкви, проповедями не увлекались и были подчёркнуто лояльны местной власти.

Совсем другое дело купцы с грамотой от великого князя, в последнее время появившиеся в Шарим-холме в заметном количестве. Эти пришельцы вызывали растущее раздражение у графского клана. Но не схизматическими проповедями, а демонстративной особостью и происками, подкрепляемыми серебряными слитками, которые с недавних пор изобиловали у великокняжеских слуг. Шаримская верхушка подозревала, что ремитский герцог мог заключить тайный союз с Ларсом Третьим, и в роковой момент их начнут обращать в схизму огнём и мечом, потому и не тратят сил на предварительное проповедничество. В этом случае вся надежда будет на могучего Герцога Запада, как здесь начали льстиво называть Аренда.

По поводу вероятности военной помощи из Камбенета Мелиден не мог сказать ничего конкретного, но поведал, что Аренд пытается резко увеличить производство пороха в последнее время. Это хороший знак, как и нынешнее приглашение, для вручения которого герцог Аренд счёл нужным послать своего человека в придачу к обычному вестнику от городского общества.

Торговые переговоры в конце прошлого года закончились компромиссом «по старым правдам»: средиземская ганза сохраняла торговые дворы в трёх западных медвежских городах, теперь под прямым надзором великокняжеских слуг, а медвежские особо уполномоченные купцы получили право торговли не только в Иннедригане, но и в Шарим-холме – хотя не в Озёрном городе и Камбенете, чего добивались изначально. Они обязались подчиняться местным законам, но при аресте следовало предварительно известить великого князя. Шаримцы ничего не знали о возможных переменах в Липенске и далее на восток, что выходило за пределы их кругозора.

Основные мысли присутствующих вращались вокруг завтрашнего праздника Белотенья; предполагалось устроить песенно-танцевальные соревнования, а завершить день пиром в Замке для графской семьи и в Городском Зале для лучших горожан, на этот раз с полным присутствием женщин. Конечно, камбенетцев пригласили в Городской Зал тоже, если их не пригласят в Замок. Всем хотелось развеяться и чувствовалась затаённая злость на епископа, испортившего издавна установленное развлечение.

Так прошёл очередной насыщенный день. Можно было уезжать обратно, но представлялось неприличным отказаться от участия в празднике. Белотенья, которую перенесли на субботу 16 мая, прошла в Шарим-холме сходно с другими краями. Единственная разница, что вместо традиционных для Медвежья кулачных боёв здесь устроили состязание гильдии лучников. Арбалетчики выбрали свою десятку лучших еще две недели назад. Точно так же освящали скот перед выгоном на поля, сожгли привязанное к колесу и спущенное с холма соломенное чучело Смерти, потом плясали по кругу вокруг берёзы с установленным наверху диском из перевитых ветвей и цветов, завивая вокруг ствола цветные ленты по ходу солнца. Здесь игрища сопровождались игрой на волынке. В пении и размеренных танцах приняли участие и двое слуг Савона Диревено – им, как не дворянам, было не предосудительно развлекаться с простолюдинами.

За эту поездку Мелиден близко сошёлся со старшим из слуг Ангретом, которого всё более тяготил молодой пустоголовый хозяин. Он запомнился, как человек очень опытный и практичный, но при этом не лишённый насмешливости. Здравый смысл, проявляющийся в постоянном употреблении пословиц, поговорок и ходячих мудростей, сочетался в нём с грубейшими суевериями; например, увидев своё отражение в воде, он обязательно сплёвывал три раза, чтобы избежать нечистых чар. Его молодой напарник Бокай был совсем другого склада – сентиментальный мечтатель, постоянно грезивший, как увидит свою загорелую подругу из соседней с Камбенетом деревни. Он оказался хорошим певцом, что и показал перед местными после плясок у майского дерева. Песни были сплошь про любовь, весну и скотину на лугу:

Вечером Мелидена и Савона всё-таки пригласили на празднование в верхнем графском замке и они смогли познакомиться с многолюдным графским семейством. У знати музыка и танцы были более чинные, чем внизу, с плавными схождениями и расхождениями. Мелиден охотно бы выставил Савона вместо себя, однако пришлось и ему отвечать на вопросы графа Велета с сородичами. Тем хотелось знать из первых рук последние новости из Камбенета. Опять, как и в Городском Зале, Мелиден старался больше говорить о дворе герцога Аренда, городской жизни, религии и политике, чем о себе. Что ему и удалось.

Граф Велет, имевший наследственное прозвище Длинношеий, был небольшого роста, но крепкий и подвижный, свежее лицо украшали тонкие усики. Глаза его постоянно бегали, от чего трудно было определить их цвет. Человек беззаветно храбрый, он не страдал и от недостатка честолюбия, хитрости и вероломства, без которых ему не удалось бы сохранять независимость между более сильными соседями.

17-го в воскресенье Мелиден помылся в бочке в городской бане, потратив сбережённые деньги на общество высокой блудницы с длинным узким лицом, прямыми русыми волосами до плеч, задумчивым взглядом и матовой кожей – он любил таких – и стал неспешно готовиться к отъезду. Настроение было самое благостное, что подкреплялось гадостным настроением его ганзейских спутников, которым предстояло в одиночестве ехать дальше на восток. Перед прощанием Мелиден попросил Ангрета разузнать при случае в Иннедригане, помнят ли там еще о нём, и если помнят, нельзя ли очистить убийство двух стражников и ранение третьего выплатой пени. Ему пришлась по вкусу служба гонца и посланника, но полноценной её сделал бы только допуск до самой медвежской границы. То же касается и сопровождения ганзейских караванов – мало кто стал бы нанимать охранника только до Шарим-холма.

Ранним утром 18-го мая, взяв несколько писем для Камбенета, он отправился обратно в сопровождении оруженосца Фейбика и пары шаримских гонцов, которые везли почту и поручения для Озёрного города – вчетвером безопаснее, чем вдвоём. Один из шаримцев был желчный человеконенавистник, всё время горевавший о жене, умершей от чахотки, второй добряк, любовно вспоминающий скотину на ферме своей большой семьи. Оба читали стихи о деревенской жизни и любви, о добрых вилах и лукавых лесовиках, полные простого очарования и лишённые всякой пошлости, без которой не обходятся испорченные большие города. Они оказались приятными и необременительными спутниками, а к хорошим людям и Мелиден всегда проявлял дружелюбие, какого бы они ни были звания.