Игнатий Смолянин - Камбенет

Мелиден сам давно стал любителем старинной рыцарской поэзии – по ней он учил средиземский язык во времена, уже покрытые блаженной дымкой безмятежности – но баронов фальшиво приукрашенный низменный жанр был ему чужд. Позже в разговоре с Ангретом он не удержался от того, чтобы поддразнить хозяина известными древними стишками про неудачную пасторальную любовь:

Разговор Мелидена с бароном естественным образом переместился в библиотеку последнего – предмет особой гордости, поскольку ни у кого другого в здешних краях не было ничего подобного. У некоторых монастырей, других церковников и у герцога имелись небольшие собрания книг, но религиозного содержания с добавкой практических пособий по медицине и сельскому хозяйству, обычные же рыцари ограничивались сборниками песен и рыцарскими романами в стихах. Собрание же барона – с сотню манускриптов – состояло почти исключительно из уникальных для Озёрного герцогства сочинений. Преобладали изысканная поэзия, философия и военное дело, причем имелись некоторые свежайшие переводы древних авторов, выполненные бурно растущими приморскими палатами риторики.

Особенно увлекли барона, перешедшего после полученного увечья от прославления радостей жизни к усиленному самоуглублению, два недавних перевода древних философов-стоиков, рекомендованных ему оринскими друзьями: «Размышления» древнего императора Норуса Инонакса и «Письма к Васинобронксу» жившего немногим ранее откупщика и императорского учителя Васины Меренса. Почуяв в Мелидене некое духовное родство, он настоятельно посоветовал ему внимательно ознакомиться с этими сочинениями, когда вернётся в Камбенет, либо если решит задержаться у барона в гостях.

Достав заложенные сушёным стебельком «Размышления», барон Моривено зачитал фрагмент, который особо привлёк его в последнее время: «Время человеческой жизни – миг; ее сущность – вечное течение; ощущение – смутно; строение всего тела – бренно; душа – неустойчива; судьба – загадочна; слава – недостоверна. Одним словом, всё относящееся к телу подобно потоку, относящееся к душе – сновидению и дыму. Жизнь – борьба и странствие по чужбине; посмертная слава – забвение. Но что же может вывести на путь? Ничто, кроме любомудрия. Любить мудрость – значит оберегать внутреннего гения от поношения и изъяна, добиваться того, чтобы он стоял выше наслаждения и страдания, чтобы не было в его действиях ни безрассудства, ни обмана, ни лицемерия, чтобы не касалось его, делает или не делает чего-либо его ближний, чтобы на всё происходящее и данное ему в удел он смотрел, как на проистекающее оттуда, откуда изошёл и он сам, а самое главное – чтобы он безропотно ждал смерти, как простого разложения тех элементов, из которых слагается каждое живое существо. Но если для самих элементов нет ничего страшного в их постоянном переходе друг в друга, то где основания бояться кому-либо их общего изменения и разложения? Ведь последнее согласно с природой, а то, что согласно с природой, не может быть дурным» .

Последние фразы расходились с каноническим тарлагинским вероучением, но барон-философ только вырос в глазах Мелидена, уже подготовленного застольными беседами с вольнодумцами-ингениаторами. В свою очередь, он обещал всяческое содействие, если барон надумает посетить камбенетский «Пион» или пожелает отправить какие-либо послания или поручения своим знакомцам-корреспондентам. «Клянусь, отнять у меня что-либо удастся только вместе с жизнью, а лишить меня жизни было бы сложнее, чем незадачливого Горниха». Конечно же, Мелиден рассказал в подробностях о злоключениях герцогского гонца и розысках одноглазого старшего маршала, хорошо знакомого барону Моривено.

Уже в самом конце этого насыщенного дня растроганный барон решил оказать честь близкому душевно гостю, в характерном для подобного лица и места стиле, и с этой целью приказал явиться шести наиболее пригожим служанкам с возможностью выбрать из них любую, чтобы «постелила на ночь». Нетрудно догадаться, что означало это выражение. Снохи Имнискары среди них не было; очевидно, она имела право сама выбирать себе привязанности и, как догадывался Мелиден, на эту ночь выбрала юного Савона, с которым любезничала, пока Мелиден беседовал с бароном в библиотеке. Позже через дворецкого выяснилось, что барон дал ей полную волю после своего несчастья, чем та и пользовалась напропалую с молодыми поэтами-певцами, заезжавшими в замок за новыми бароновыми произведениями.

Но жизненно опытный Мелиден вовсе не стремился к блуду непременно с наиболее знатной из кандидатур, в этом деле для него был важен не статус. Он выбрал самую высокую и молодую из предложенной прислуги, худую девушку-подростка с пухлой нижней губой, потупленными тёмно-серыми, какого-то стального отлива глазами и острым подбородком. Как кажется, она была наименее рада предложенной чести из всех шести, но её хмурый вид придавал особую пикантность предстоящему удовольствию. Мелиден уже обладал изрядным умением в интимном общении и разбитные бабёнки его не прельщали; взятая с трудами крепость почётнее. Этим он и занялся с неспешной тщательностью, неуклонностью и энергией, заставив девицу снять платье через голову и распустить перевязанные на затылке рыжеватые волосы, чтобы показаться перед ним, в чём мать родила.

14 мая в четверг выехали опять поздно; на прощание Мелиден обещал обязательно заехать в замок Моривено на обратном пути. Обещание было не лишним: гонцы обычно старались преодолеть расстояние от Озёрного города до Шарим-холма за один день, хотя оно превышало нормальный перегон; в крайнем случае, ночевали где-то посередине. Моривено находился слишком близко к Озёрному городу, чтобы устраивать в нём остановку без особой нужды. Как следствие, барон ощущал недостаток в дальних гостях. Горних, к примеру, в его посёлке и замке не остановился ни разу.

Полные впечатлений, промчались они безостановочно до Шарим-холма, и всё-таки не успели до темноты. Пришлось долго ругаться у запертых внешних ворот города, ссылаясь на герцога Аренда, его сестру Лагину и её благородного мужа графа Велета. В порядке особого исключения им отперли и усталые, но гордые они добрались до ближайшего постоялого двора. Ломиться в Старый город не было сил.

Ночью прошёл дождь, на следующий день потеплело и посвежело, природа пошла в буйный рост. Посланцы сочли доброй приметой, что успели до ливня, как и то, что стражи всё-таки пустили их в город. В противном случае пришлось бы искать место в переполненном постоялом дворе у тракта, а здесь им вряд ли удалось бы вытеснить многочисленных, сплочённых и хорошо вооружённых ганзейских обозников. Хотя и буря в позапрошлый день, приведшая их в Моривено, была без сомнения мудро указующим божьим перстом. Иначе они проехали бы мимо этого местечка и замка.