Юрий КАРАНИН - Лучник. Любый мой. Книга четвертая

А она вдруг поняла, что случилось чудо. Поняла по особой вспышке в сознании. И оттого, что вдруг перестал мучить вопрос о смене «императрицы», коий витал в головах уже много лет.

А она надеялась, надеялась, и подсыпала Члуну снадобья, когда он отбывал по своим «императорским» делам в сопровождении возможных соперниц, дабы не могли они дать ему наследника. Но на этот раз она этого сделать не успела, – и теперь, кажется ….

Она понимала, что такое не случается сразу, что на это нужно время, но это случилось …. Случилось! Случилось! Случилось!

Но она чуть, было, неприязненно не оттолкнула Члуна. Поздно!

– Мне уезжать завтра? – Спросила она глухо, с трудом сдерживая слезы.

– Почему? – Не сразу понял он. – Нет, я передумал.

– Сейчас? – В ее душе уже закипала обида.

– Почему, сейчас? – И, догадавшись, что его слова звучат фальшиво, признался. – Еще когда был на стене. Подумал, что плохо мне без тебя будет. Роди мне наследника. – Он беспомощно опустился перед ней на колени.

– Я постараюсь. – Прошептала она. – Мне кажется …. – Но она не решилась сообщить ему о своем открытии.

А надо было. Придворные дамы оставались верны себе, и, не без оснований надеясь и не особенно таясь, откровенно соблазняли Императора. Особенно Зраста, видимо, решившая, что она – почти «императорша». Ее легкое купальное платье едва ли не просвечивало, а она бесстыдно крутилась у Члуна пред глазами.

4

– Там старик какой-то. – Вынырнул из кустов старшой лазута Сабор. Вынырнул и… растерянно зажмурил глаза, поскольку от его появления уже поднялся оглушительный визг кокетливой свиты. Еще бы! Ну, никак не дозволялось низкому сословию лицезреть откровенности придворных дам.

Члун выждал, когда дамы скроются в кабинках и визг утихнет, и недовольно спросил:

– Какой – такой старик? Откуда?

– Из града, полагаю. – Сабор, наконец, открыл глаза.

– Полагает он. – Снова недовольно проворчал Члун, но молча одернул себя: не за тем ли и находятся они здесь? – Почто сам не поспрошал?

– Почему, не поспрошал? Поспрошал, да чудные вещи старик-от глаголет. Не все и понятно.

Что поделаешь? Пришлось оставить осмелевшую свиту на попечение матерей и нескольких увязавшихся за свитой недорослей, и самим удалиться на дальний берег.

Поначалу Члун расстроился из-за того, что согласился на предложение лазуты. Старик оказался и в самом деле странен. Начиная с одежды. Такой здесь нигде не носят. И не носили. Не носили, – потому что старик казался таким древним, что ….

Члун не смог бы назвать приметы, давшие основание на такое определение возраста старика. Но даже извечно торчащий из песка камень казался неприлично молодым по сравнению с ним.

А старик с небрежным вниманием посмотрел на Императора и, загадочно хмыкнув, почесал почти «босую» макушку. С камня он так и не слез.

– Эй, ты! – Угрожающе шагнул к нему сотник Глань, сынок Новаров. – Встань, – перед тобой Император стоит.

– Император? – Старик, кажется, усмехнулся. – Это надо же? Стало быть?

Он не успел досказать. Глань коротко размахнулся и наотмашь ударил непочтительного старика.

И, … перелетев по инерции через камень, пребольно шлепнулся на мелкий галечник.

– Ах, ты! – Он вскочил на ноги и занес руку для нового удара.

– Остынь, Глань! – Грозно осадил его Воевода, но сам подозрительно прищурил левый глаз. Он-то знал силу Глановой руки. Старик должен был отлететь в озеро, но он, как ни в чем не бывало, сидит на камне. А вот, как Глань перелетел через камень, понять было мудрено.

– Ты из града, отец? – Как можно миролюбивее спросил он старика.

– Можно сказать, и так. – Снова почесал макушку старик. – Из града, стало быть. Али нет. Память, что сито. Иногда назад оглянешься, – весь послед новостями засыпан.

– Ах, ты! – Злобно вскипел Глань, готовый снова поднять руку.

– Остынь, говорю. – Снова остановил его Воевода. – Стало быть, ты подтверждаешь, что ты из града?

– А чего не подтвердить? Подтверждаю.

– Ага! – Обрадовался Воевода. – Поведай тогда, что за народ в граде живет?

– Так, известно дело, разный народ, – всех и не упомнишь. Молодые, старые. Ходкие и хромые. Мастера и безрукие. Сам понимаешь, бог-от всякого добра от всей души насеял.

– Нет, он от меня получит. – Рванулся к старику Глань, но споткнулся о камешек и снова рухнул на галечник.

А старик и вдругорядь не пошевелился, хотя и не мог не видеть выпад сотника.

– Шустрый малый. Аки молодой козлик. – Покачал он головой, – Рожки только молочные. Рази у вас не так?

– А кто градом правит?

– Известно дело, обчество. Вече, называется.

– А император у вас есть?

– Император? – Как бы задумался старик. – Нет, этого безобразия, кажись, нет. Да и не велика наша империя-то. О конь можно за пару дней из конца в конец проскакать.

– За пару дней? – Не поверил Члун. – Где же она, ваша империя?

– Ясно дело, как есть, напротив вас стоит.

– Что против нас стоит? Войско? – Вскинулся теперь другой сотник, Заремом кличут.

– Зачем, войско? – Неподдельно удивился старик. – Рази нельзя мир держать?

– Ну, мир держать можно. – Поразился простой мысли Воевода. – Но вы же пришли на наши земли. Стало быть …. – Он невольно замялся, формируя свою мысль.

А старик его опередил:

– Если о подати речь, то мы понятливые. Сколь можем, дадим.

– И сколь вы можете? – Не успокаивался Глань.

– Так, ить, год на год не приходится. Ныне урожай неплохой уродился, а в следующий вдруг да недород случится. – Не оглядываясь на него, ответил старик. – И это не мне решать. Я – что? говорун, да и только. Волхвовать по-стоящему и то разучился.

– Что делать? – Снова подался вперед Глань.

– Волхвовать, стало быть. Не ведомо что ль? – Удивился старик. – Ранче справнее волхвовал, а тепере что говорить? Говорю, дыра в памяти.

– Ишь, разговорился! – Начал оглядываться Глань, ища глазами поддержку себе. – Ты зубы-то не заговаривай.

– И тут твоя правда. – Согласился старик. – Ранче с зубами ко мне толпами шли. А теперя не ходют.

– Да что же это такое? – Не удержался Глань, – характер-то от отца достался. – Толком отвечай.

Привычки часто от отцов достаются. Члун – не исключение. Отец, пока в детство-то не впал, учивал, не показывать на людях свою растерянность и незнание. Именно поэтому Члун чаще молча обретается в стороне, пока другие ведут беседу. Чаще это делал Воевода – человек рассудительный и терпеливый, – не то, что Глань, либо отец его Новар. Отцу вообще поперек слова не скажи, – сразу к мечу лапищу тянет, либо лапищу – в кулак, – и конец всем разговорам.

– Ну, вот что. – Решил Император. – Воевода и я тут останемся, а остальные могут в тенечке отдохнуть.